кляп и для верности завязали сверху платком. Затем скрепили руки и ноги припасённой верёвкой. Посадили человека спиной к стене дома и примотали к перилам крыльца.
— А теперь — самое интересное, — сказал сам себе широкоплечий и отчего-то вздохнул.
Подняв лежащий на земле саквояж, щёлкнул застёжкой. Заглянул внутрь. Как и ожидалось, внутри были деньги. Пачки пятидесятифранковых купюр. И широкоплечий знал, что с ними делать.
Достав две пачки, протянул их помощнику. Секунду поколебавшись, добавил третью. Столько же взял себе, распихав по карманам. Потом вывалил содержимое саквояжа на землю.
— Не жалко? — тихо спросил помощник, не отрывая взгляда от горки денег.
— Нет, — отрезал мужчина. — Мы с тобой и так не в накладе.
С этими словами он принялся разрывать на пачках банковские бандероли и рассыпать купюры по мостовой. Помощник, закусив губу, присоединился. (Связанный человек в ужасе замычал и начал отчаянно дёргаться.) Вдвоём с денежной кучей справились быстро. Несколько минут — и вся мостовая вдоль дома, включая тротуар и ступеньки подъезда, расцвела пятидесятифранковыми бумажками.
— А теперь ходу! — распорядился широкоплечий.
Они с помощником скрылись за углом. И вовремя! Привлечённые необычным зрелищем, из окон начали выглядывать поражённые люди.
Подъехавшие через пять минут Лелевель и Зых застали картину, равно странную и жуткую.
Человек двадцать, толкаясь и отпихивая друг друга, исступлённо ползали по земле, собирая рассыпанные прямо в декабрьскую грязь купюры. Над маленькой толпой висел возбуждённый стон. Привлечённые им, подбегали всё новые и новые люди, включаясь в сбор нежданного денежного урожая.
Вот какой-то толстяк упал всем телом на россыпь банкнотов и, свирепо зыркая по сторонам, осторожно извлекает из-под обширного живота мокрые, смятые бумажки. Вот крепкий мужичок отбирает купюру у оборванного мальчишки, — тот с громким плачем пытается вернуть утраченную добычу, но, получив удар по голове, падает навзничь и затихает. Вот бедно одетая старуха, упав на колени, хватает скрюченными пальцами банкноту и прячет за пазухой, между иссохшими грудями…
А чуть поодаль, привалившись спиной к стене дома, сидел прямо в луже растаявшего снега связанный человек, на встречу с которым Лелевель и Зых лишь немного опоздали. Ровно настолько, чтобы произошло то, что произошло.
По лицу человека катились слёзы. Окружающим было не до него… Хотя нет, до него. Убегая, грабители, словно в насмешку, осыпали человека деньгами. И теперь, заметив новое средоточие купюр, его облепили со всех сторон. Десятки грязных рук с обломанными ногтями, мешая друг другу, жадно хватали с темного пальто, панталон и цилиндра вожделенные бумажки. Из-под кляпа нёсся жалобный вой.
Лелевель в ужасе закрыл глаза.
— Зых, сделайте что-нибудь, — произнёс он слабым голосом.
— Тут, чтобы что-нибудь сделать, нужен взвод жандармов, пан профессор, — мрачно откликнулся Зых, оценивая взглядом нерадостную обстановку.
— Но мы же не можем его оставить вот так, в толпе…
— А что мы можем? Ничего ему не сделается. Соберут с него деньги и оставят в покое. Ну, пощекочут малость… Ах, чёрт!
— Что такое?
— Накаркал я, — с досадой сказал Зых. — Вот и полиция…
Лошади брошенной кареты, чуя неладное, беспокойно оглядывались по сторонам, стучали копытами по брусчатке и тихонько ржали.
Раскладываю на столе содержимое пухлого бумажника, изъятого из кармана лелевелевского контрагента. Здесь есть кое-что любопытное. Деньги, допустим, меня не интересуют. (Сумма приличная, но где ей сравниться с содержимым саквояжа!) А вот документы заслуживают всяческого внимания. Особенно дипломатический паспорт. Его владельцем является некий Джеймс Роберт Гилмор. Красиво отпечатанные визитные карточки говорят о том, что указанный господин служит помощником посла Великобритании во Франции. Адрес Гилмора на них не указан, но мы и так знаем, что живёт он на улице Ришелье, дом 3, и при необходимости вполне можем навестить незадачливого дипломата.
А это что? Тоже любопытная бумага. Точнее, послание от некой дамы, которая, судя по тексту, состоит с Гилмором в любовных отношениях. Читать чужие письма считается дурным тоном, но мне сейчас не до хороших манер. Тем более что наряду с интимными подробностями в тексте есть очень интересные детали, которые могут пригодиться в дальнейшем… Ладно. Поживём — увидим.
Откладываю письмо и смотрю на разложенные документы. Вот теперь у нас на руках абсолютное доказательство связи Лелевеля с англичанами. А разбросанные (и наверняка уже собранные) деньги безошибочно указывают на характер связи.
— Кстати, о деньгах, — говорит Каминский, словно подслушав мои мысли. — Как вы и сказали, часть я отдал вашему… м-м… помощнику, Жаку. Надо признать, ловкий малый. Всё, что требовалось, сделал безукоризненно. Где вы таких берёте?
— Толковые люди всегда есть, их только надо найти, — отвечаю уклончиво. — Если уж заговорили о деньгах, надеюсь, вы и себя не забыли?
Вместо ответа Каминский предъявляет три пачки пятидесятифранковых купюр.
— Нет, не забыл, — говорит несколько смущённо. — Взял столько же, сколько и Жаку. Можем разделить с вами. Могу отдать все. Как скажете.
Кладу руку на плечо бывшему следователю.
— Дорогой пан Войцех! Эти деньги ваши, и пусть они хоть в малой степени вознаградят вас за неоценимую помощь, которую вы мне оказали. Без вас я ни черта бы не сделал.
Наверно, звучит в моём голосе что-то очень искреннее, и Каминский, благодарно взглянув, убирает деньги со стола. (Знаю людей, которые на его месте стали бы скромничать и ломаться, как институтка на первом свидании. Мол, да зачем, да не надо… Пан Войцех, к счастью, достаточно умён, чтобы не заниматься подобной ерундой. Дают — бери. Заслужил.)
— Такое дело надо бы отметить, — замечает он, снимая сюртук и жестом приглашая меня к тому же. — Не каждый день бывший следователь выступает в роли грабителя!
— Ну, какой же вы грабитель? Вы благодетель. Можно сказать, Робин Гуд. Благодаря вам сегодня несколько десятков парижан нежданно-негаданно разбогатели…
— А уж сколько фингалов друг другу при этом наставили, — бурчит Каминский.
— За всё надо платить, — замечаю философически. — А насчёт отметить вполне согласен. В «Звезду Парижа»?
— Да помилуйте! — жалобно восклицает Каминский. — Я сегодня уже набегался на три дня вперёд! Чем вам у меня плохо? Я сейчас всё приготовлю.
Забыл сказать, что мы сидим в маленькой, но уютной квартире, которую пан Войцех снимает на улице Дюфо. Здесь чистота и порядок, а немногочисленные вещи разложены аккуратно, что делает честь домовитости хозяина. Вот и теперь, засучив рукава, он умело и быстро сервирует стол. Коньяк, ветчина, сыр, белый хлеб, — что ещё нужно двум холостякам, чтобы достойно провести вечер?
Выпиваем по рюмке, не забыв пожелать друг другу здоровья, и накидываемся на закуску, — оба проголодались.
— Сыры здесь бесподобные, — заявляет Каминский, съев один кусок и следом беря второй. — У нас в Польше таких не делают.
