карьеру сделаю, выйду в экстра-класс. А Наставнику наплевать на нашу карьеру, он на свою работает.
— Вот он узнает о нашем разговоре, — вставил я, потому что очень уж Славка разгорячился.
— Ты, что ли, вдруг да расскажешь? А мне все равно. Я для вас отрезанный ломоть. Я правду везде буду говорить. Доберетесь до меня, шиш вам. Ты правду пиши, вот что… Послушай, — он остановился, — а все эти наши денежные комбинации, ведь они, по-моему, против закона?
— Разобраться еще надо, — заметил я. Мне сейчас не хотелось говорить на эту тему.
— Опоздал человек на десять минут на тренировку или еще что — плати «добровольно» десять рублей. С тобой такого не случалось?
— Нет.
— Будет. Это ж против закона, такая добровольность. Наставник говорит, деньги идут в спортивный фонд города. А на самом деле куда? Стадион построили, массажистов пригласили — это Степан Емельянович сумму выискал, директор завода, он такой болельщик…
Многое из того, о чем говорил Славка, уже не было для меня открытием: кое-что я узнал за три недели в «Экспрессе». Особенно за последние две, когда играл в первой команде, этой самой. Сюда, кстати, вовсе не рассчитывал попасть, полагая, что и во второй команде сумею собрать все, что нужно. Однако у Наставника были свои соображения. В сером невзрачном, поношенном костюме и такой же кепке появлялся он на тренировках второй команды, где я оказался в начале своего нынешнего журналистского отпуска. Однажды отозвал меня — я и не знал еще, что это он сам, Владимир Алексеевич Цунин — и спросил приглушенным баском:
— Давно играешь в футбол?
— Как сказать… вообще-то давно, — ответил я. — Был перерыв…
— Хочешь попробовать в первой?
Я растерянно молчал.
— Людей не хватает, — продолжал он как бы про себя, поморщившись, — искать надо. В общем, приходи, будь завтра у нас на тренировке. Предупреждаю, придется тяжело, а получится ли что-нибудь — неизвестно…
Через несколько дней он сказал, что возьмет меня в Среднюю Азию, где ожидались календарные игры («у тебя отпуск, это нам кстати»). Эти матчи, стало быть, и решат, буду я в команде или нет. Узнав о моей поездке, Наташа поджала губы:
— Тогда я соберусь к сестре, пока отпуск не кончился, пять лет ее не видела. Не все ли равно, где тебя ждать?
…Узнал многое. Например, что в Закаспийске живет Паша Сорокин, который до середины прошлого сезона был центральным полузащитником «Экспресса».
Встретиться с этим человеком мне было очень нужно. Из-за Славки не удавалось: он, Сорокин, сегодня в ночь работает на своей насосной станции, наверняка уже ушел. А завтра утром мы улетаем…
— Знаешь что? — прервал я Славку. — Ты все — правда, правда. Наставник тебя выбрасывает, и ты его «разоблачаешь». Сколько играл, и тоже поддакивал ему, и нравились эти порядки, железные, как ты говоришь. Доверие у тебя на ябеду смахивает, вот что. Теперь я тебе тоже правду скажу. Книжку я про вас писать не собираюсь… сейчас, по крайней мере. А ты эту правду о Наставнике своем не испугайся в другом месте выложить.
— В каком другом?
— У нас в городе, в милиции. Когда будешь рассказывать о том, что у тебя произошло с Нэмиром, и почему на нем оказался твой плащ. И зачем ты ездил в Космос. Я узнал…
Говоря это, я круто повернулся к Славке. Но на лице у него не было ничего.
— В чем признаваться? В чем? — Славка оглядывался по сторонам, словно ища подмоги. — Он сам виноват. Я под поезд его не толкал. Он шел куда-то. Мы с ним слово за слово. У меня такое настроение было, Цунин уже намекал, что выгонит… Кравец — восходящая звезда, его в высшую лигу переманили. Мне тогда казалось, меня все презирают, а он особенно «возникал». Врезал я ему, он бац на рельсы, а у меня в жилах стужа: сейчас вскочит и за мной, он сильнее меня. Плащ на него кинул, он барахтался, я бегом с насыпи, а дальше я и не видел… Черт знает, почему он встать не успел.
— Ты об этом расскажешь не мне, — повторил я.
— Да ты что, — он опять оглянулся по сторонам, — ты никак доносить собираешься? Ты как платишь за доверие?
— Лучше всего, если ты сам…
Договорить я не успел: он быстро нагнулся к земле…
ГЛАВА 7
Я открыл глаза. Вокруг уже светлелось. Туман, который повис, вроде огромных белых флагов, на остриях гор с полуночи, «спарашютил» на город. И хотя наступал день, море оставалось невидимым даже здесь, в такой близи, что быстрый плеск волн подсказывал: пройдешь с десять шагов по сырому песку — и ступить в воду.
Я поднялся с деревянной скамейки — едва ли не единственной на весь этот импровизированный пляж — на которую было прилег, думая вздремнуть немного, прежде чем возвращаться в гостиницу. Когда пробирался по бледно-серым, тесно застроенным «девятиэтажками» улицам Закаспийска-второго, казалось: едва приклоню голову — и сон возьмет свое. А теперь усталость, бессонная ночь — все отступило, только стоило мне чуть вернуться мыслями назад…
Что теперь стало со Славкой, я не знаю. Увидев булыжник в его руке, я понял, что «градус» у него все-таки не прошел и мне средств больше выбирать не приходится. Хватило сил свалить его на землю и вырвать камень, и тут же я задал спринту: при моей ситуации ввязаться в серьезную драку — последнее дело. Больше я Славки и не видел: туман все закрыл, а я неожиданно оступился и полетел в кювет. Придя в себя, разглядел, что на мне все разорвано — сцепились мы все-таки здорово — и вдобавок на лбу ссадина кровоточит… Славка исчез.
Но в таких случаях в меня, как говорят, вселялся бес или кто-нибудь из той же фамилии. Я упрямо решил не сворачивать со своей сегодняшней боевой тропы. Добраться до Закаспийска-второго отсюда было нетрудно и в тумане: надо только идти все время: вниз. Не вернусь, думал я, пока не поговорю с этим Пашей Сорокиным.
…После первого среднеазиатского матча Наставник дал мне понять, что «мои акции котируются». Что он все-таки за Наставник. Ведь не может не знать: человек я случайный, перспективного футболиста из меня уже не выйдет, возраст не тот. А кормит надеждами. Ему взять от человека, что можно. Потом, когда придет время расставаться, невозмутимо скажет: «А помните наш первый разговор? Я предупреждал, что, может быть, ничего не получится…» Он говорил не только это. Часто я слышал от него: «Футбол — это Зурбаган. Романтика борьбы и житье — сильным, нет — нет».
Я-то сам себе не льщу, да и
