и молчаливые исполины.
– Ты всё испортишь, – взглянула я на Вано серьёзно.
– Нет, нет, никогда! – ответил он горячо.
– Почему ты хочешь знать обо мне? Я чувствую, как вопросы вертятся у тебя на языке.
– Почему хочу знать… Это же очевидно.
– Ты всё испортишь. Мы… мы не так близки, чтобы ты знал всё… И секс здесь ничего не меняет.
– Не меняет, почему? Для меня многое изменилось. – Голос Вано дрогнул. – У тебя и правда есть парень?
– Сейчас нет. Был… случайный секс с незнакомцем в поезде месяц назад.
Вано улыбнулся глазами и спросил осторожно:
– А что за семидесятилетний старик? И Корней?
Вскоре мы остановились на красный перед пешеходным переходом.
Медленно дорогу переходили две старухи, облачённые в чёрное. Иногда я завидовала старухам: снова девственно-чисты, им не надо защищать принципы морали или поступаться ими. Благородная старость – высшая мораль, которую не надо доказывать. Узловатые старушечьи руки ценнее толстых фолиантов, написанных учёными мужьями. На них начертана жизнь целого поколения. Старухи могут со спокойной душой готовить сациви: медленно томить лук в старой чугунной сковороде и мельчить орехи в ступке.
Так делали их бабки и матери, а старухи всё же способны ещё удивить всех новизной древней стряпни.
Я посмотрела на Вано.
Он ждал.
Я прекрасно понимала, что такие, как он, простых вопросов не задают. За его вопросом таились тысячи других. И сегодня мне предстояло ответить на все. Но как быть? Тайной своего богатства я ни с кем не делилась. И всё же надо что-то ответить:
– Это тайна…
– Но ятровки знают.
– Ничего они не знают… только сплетни.
Но Вано уже понял, что я не в силах хранить в себе то, что оставалось тайной девять долгих лет:
– Я обещаю, что никогда и никому не расскажу! Клянусь самой страшной клятвой, что никто не узнает от меня ни слова!
Вано не расскажет. Он внушает доверие. Как памятник, отлитый из бронзы и стоящий на центральной площади. Оплот морали и чести.
Я уже давно никому не доверяла. Не потому, что не хотела, а потому что доверять было, в общем, некому. Я одинока, как перст.
Есть такие люди, которые долго, с детства или с юности, живут в чужих странах. Они уже не свои для родной почвы, и ещё не свои для чужих, иноземных земель, опаливших их своим солнцем, напоивших инородным воздухом и пылью, накормивших заморским птичьим молоком и редкими травами… Они сами по себе, двукровны, двуязычны.
Такие люди одиноки, редко любимы, но для счастья им и не нужно много любви. Достаточно любви одного человека – такого же, как они, из того же теста, из той же среды. Такого же двуязычного и двукровного, с природным костяком, как у них, такого же, подобного белой вороне.
Вот такого персонажа я ждала. Это был бы даже не сказочный принц, а существо ещё более редкое в природе.
– Ты должен знать обо мне кое-что… Я не совсем та, за кого себя выдаю. Когда-то я была очень скромной, доброй девушкой, а теперь я не очень… хороший человек. Я могу быть жестокой и мстительной, хотя не лишена чувства справедливости.
– Да и я не подарок! – усмехнулся Вано, сверкнув очами. – Будь ты хоть кикиморой болотной или лягушкой, всё равно лучше тебя нет! – И я вдруг увидела глаза того, ради которого приехала в этот город.
«Из-за тебя?»
«Лягушкой!»
– Я догадываюсь.
«Человек, торгующий наркотой, и правда не подарок».
– Останови машину, Иван, хочу показать тебе кое-что.
Вано кивнул и остановил машину на обочине. Он напряжённо смотрел на меня:
– Я готов. Смелее, Василиса.
Я протянула руку в опущенное стекло и посмотрела на деревья. В высоком каштане у дороги чирикала стайка воробьёв. На самой верхушке, взмахивая чёрными крыльями, сидел ворон, крутя головой по сторонам.
«Лудь!» – мысленно произнесла я.
Ворон, шумя крыльями, слетел с дерева и уселся на моей ладони.
– Принеси мне цветок! – приказала я вслух.
Ворон снялся с места и, сорвав клювом жёлтый одуванчик, вернулся ко мне.
– Осторожно! Ладонь поранишь! – вскрикнул Вано и, взмахнув рукой, согнал птицу.
Казалось, он совсем не был удивлён.
«Всё ясно. Наверное, подумал, что я циркачка, а ворона ручная».
Я озадаченно на него посмотрела:
– Тебя ничего не удивило?
– Нет, – ответил он, сверкнув глазами, и стал рассматривать мою ладонь, – без перчаток нельзя птиц приманивать.
Он смотрел на меня прямо, плотно сжав губы, будто знал обо мне всё, даже то, что я сама о себе не знаю.
– Ну хорошо… слушай, Иван, – решилась я, – ты первый и последний мой слушатель. Слушать меня небезопасно для жизни… Поэтому помни, если расскажешь кому, моя тайна уничтожит тебя.
Я поёжилась на сквозняке и подняла стекло. Небо расчистилось, посветлело после дождя и уже было готово укрыться вечерней зеленью и принять в себя первые блёклые звёзды. Я долго молчала, собираясь с мыслями.
– Как же трудно начать… Давняя история…
Часть вторая
…Так приготовься слушать, милый Брут.
У. Шекспир. «Юлий Цезарь»
Глава 7
«Давняя история. Она началась девять лет назад в день смерти родителей. Мама и папа погибли у меня на глазах недалеко от дома… у Лягушачьего омута. Лодка, в которой мы рыбачили, внезапно перевернулась, и все упали в реку. Мама, вероятно, получила удар по голове и сразу пошла ко дну. Отец бросился спасать… Я видела, как он нырнул в мутную воду… и больше не вынырнул.
Течение неистово тащило меня в холодную глубину и утянуло бы вслед за родителями, если бы рука не попала в верёвочную петлю, прикреплённую к корме. Перевёрнутая лодка то погружалась, то выныривала из бешеного вира на поверхность подобно киту. На счастье, якорь крепко держался за дно, и лодка выстояла в битве с течением.
Быстрина возникла внезапно и мощно, как бурун, и так же внезапно исчезла. Кура, непроницаемо мутная, текла мирно, тихо, будто не взъярилась пять минут назад страшным водоворотом. Я запомнила его вкус: железистый, кислый.
Когда вода вытолкнула меня на поверхность, волосы и лицо залепила тина, как у утопленницы. Покалеченная лодка, устав бороться, с шипением погружалась на дно. Руку с петлёй дёрнуло, и я опять опустилась под воду. Рядом раздались глухие удары – это ныряли спасавшие нас люди. Один из них перерезал верёвку и потянул меня наверх. И сразу со всех сторон навалились, тянули за руки, за ноги мужчины с подоспевших катеров.
Мужчины ныряли в воду, выныривали, ныряли снова…
Родителей искали три дня, но
