при звуке труб, дабы все парижане способные носить оружие каковые только имелись, вне зависимости от своего положения, немедля отправлялись к Санлису, под страхом лишения лошадей и упряжи. Посему туда отправилось столько людей, и столько их скопилось возле города, что в Париже на Страстной неделе не стало дров[567], и на Гревской площади[568] спрашивали по XX парижских солей за связку хвороста, да и по такой цене их было не найти. Во время следующей за тем Пасхи, за четверть яиц[569] просили по VIII бланов, за малую толику творога [VI или даже VII бланов, а за ливр старого соленого масла] по VIII бланов, за небольшой кусок говядины или же баранины — VI бланов, в том же виноваты были прево Парижа вкупе с торговцами[570].
183. Далее, в том же году в Пасхальное Воскресенье весь день падал снег, столь густой какового не видно было с Рождества и ежели кому удавалось на Гревской площади разыскать торговца [хворостом], платить ему приходилось по франку за четверть связки[571].
184. Далее, на XIV день апреля тысяча IIIIc и XVIII года во всех церквях в Париже и его окрестностях, самым скромным образом отпраздновано было избрание папы Мартина[572].
185. Далее, на XXIV день апреля, сказанного же года, король вкупе со своим войском, вернулись из окрестностей Санлиса, где пребывали с января месяца, так и не сумев взять город, каковое дело, если считать потерянные при том пушки и прочую артиллерию вкупе с иными расходами, обошлось им в II тысячи франков. Бывшие же в городе, [во время вылазок] во множестве их убивали, и захватывали в плен ради выкупа, и наконец, подожгли их палатки и захватили бывшую при том артиллерию. Посему король и коннетабль вынуждены были уйти прочь [каковой поход принес им мало чести, в то время как сопровождавшие коннетабля] обуреваемы были столь великой яростью, ибо им не удалось разграбить Санлис, что обложили Париж со всех сторон[573], никто не смел отлучиться далее чем в Сен-Лоран[574], не рискуя при том быть раздетым или убитым.
186. Так же доподлинно известно, что в ночь на май[575], как то велит обычай, служители королевского отеля отправились в Булонский лес, дабы собрать для украшения королевского отеля ветки майского дерева[576], в то время как латники, стаявшие на Монмартре, и [в] Вилль-Эвек, что неподалеку от Парижа, набросились на них, и нанесли им множество ран, после чего раздели и лишили всякого достояния[577], каковые служители короля могли почитать себя счастливыми, ежели им удалось вернуться пешком, в одном жиппоне или даже нижней рубашке[578]. В сказанное же время, несколько достойных женщин, имевшие с собой доброе сопровождение, пожелали навестить свои земельные угодья, располагавшиеся в полулье от Парижа, каковых женщин подвергли насилию, в то время как их сопровождавших избили, раздели изранили и раздели.
187. Также доподлинно известно, что порой названные латники отличались столь великой жестокостью и беспощадностью, что поджаривали на огне мужчин и детей, за каковых не могли взять выкуп[579], и ежели кто приносил в том жалобу коннетаблю [или прево], он неизменно получал в том ответ «Ежели они оттуда уйдут, грабить вас будут бургундцы, вы же будете молча это терпеть»[580].
188. Посему в Париже все стало расти в цене, так что за два яйца запрашивали по IIII парижских денье, за за небольшой кусок творога — по VII или VIII бланов, за ливр масла — по XI или XII бланов, за небольшую копченую селедку из Фландрии — по III или IIII парижских денье, и по вине сказанных латников в Париж извне уже ничего не попадало.
189. Таковым образом шли дела, и Париж управлялся наихудшим образом, при том что сказанные правители столь ненавидели всех не принадлежавших к носившим перевязь, что объявили своим, дабы те по всем улицам своей волей чинили грабеж и убийство, без всякого на то снисхождения, а женщин топили [в реке][581]; они же силой присвоили себе все полотно, каковое было у парижских купцов, объявляя, что таковое им необходимо, [дабы шить для короля палатки и шатры[582], на деле же собираясь использовать его] для мешков, в каковых затем топить сказанных женщин. Более того, они заявляли, что скорее отдадут город в руки короля английского, чем допустят войти в него бургундцам и позволить установиться мирному времени. Те же, кто желает избежать смерти, пусть сделают себе черную бляху с красным крестом, каковых блях изготовлено было до XVI тысяч, и позднее их находили по домам[583]. Но Господь, ведающий тайное, проникся жалостью к своему народу, и послал Фортуну, каковая поднялась самым спорым образом, заткнув за за пояс полы [своего одеяния], и внушила некоим парижанам дерзкую мысль, дабы они дали знать бургундцам, а те, самым отважным к тому образом, в следующее за тем воскресенье, каковое пришлось на XXIX день мая, к полуночи готовы были проникнуть в Париж через ворота Сен-Жермен, и отставили в том всяческий страх и сомнения, что их заманивают в ловушку, и не опасаются доверить себя Фортуне, ибо как им то известно, [величайшее] большинство парижан обретаются на их стороне[584].
190. На сказанной же неделе бургундцы, обретавшиеся в Понтуазе, споро снялись с лагеря и в назначенный им день и час явились в Гарнель[585], где устроили смотр своим силам, при каковом обнаружилось, что у них в распоряжении имеется не более VIc или VIIc человек конных, при том что Фортуна внушила им твердую надежду, что в этот день пребудет на их стороне. Посему они преисполнившись мужества, весьма отважным образом между часом и двумя часами утра приблизились к воротам Сен-Жермен. Командовали же ими[586] сеньор де Л’Иль Адам[587] и славный сеньор Барский[588]. Они же ворвались в Париж XXIX мая, с криками «Богородица! Мир! Да здравствуют король, дофин и мир!»[589] Посему же, Фортуна долгое время благоприятствовавшая арманьякам, носящим перевязь, а ныне окончательно убедившись, что они втуне растратили ее дары, отныне положила себе за правило встать на сторону бургундского оружия, и парижского народа, примкнувшего к таковым бургундцам, и побудила последних сломать запоры на воротах, каковые они [были поставлены охранять], и захватить в свои руки богатства, и грабить. Фортуна с силой повернула свое колесо книзу, дабы наказать их за
