ближе не шла. Стояла, гордо вздернув подбородок, да прожигая его горящим взглядом.
— Просто не отпущу, — выдохнул прежде, чем разум возобладал над действием языка.
— Нет у тебя власти решать, куда мне идти и что делать, — вновь сдерзил непокорный рот, обнажая ровные зубы не в улыбке ласковой, но в лютом оскале.
— Да помолчи ты, непокорная! — рявкнул, притягивая к себе, сгребая в охапку и впиваясь в губы — упрямые, своевольные, пылкие, как вся она.
Стукнули девичьи кулаки в широкую богатырскую грудь, впились ногти острые в плечи под рубахой, прикусили зубы край наглого языка, но держал Возгар крепче капканов, стискивал в объятьях так, что сама Доля вырвать из них не смогла б, и сдалась Яра. Первыми обмякли ладони, не яростной битвой, но ласкою отвечая на хватку неистовую, после поддались губы, принимая и одаривая негой в ответ, а затем и все тело девичье прижалось податливо, не противясь более хотейкам мужским.
И стояли они, позабыв как дышать, другого мира на двоих не ведая и не желая, и спутывал соленый ветер Фьордов волосы — угольно черные Возгаровы с огненно рыжими Яры. И колесница Солнца, восходя в зенит, освещала союз, равного которому мир не видывал больше сотни лет…
7. Хорошая банька и душу правит
Оторваться от губ Яры было сложнее битвы с десятком злыдней. Тягучая жаркая сладость разжигала пламя внутри Возгара. Спутанные игривым ветром рыжие волосы проступали в черноте мужских косм разгорающимся огнем, дремлющим до поры в тлеющих углях. Потеряв счет времени, отринув прочий мир, они то боролись, то уступали друг другу, поочередно признавая и первенство, и поражение, вбирая ласку и нежность, пробуя боль и страсть, будто впервые. И стало бы жухлое осеннее поле их первым ложем, если бы не раздражающе громкий женский окрик:
— Сенька! Куда тебя драконье племя унесло?! Лишь бы баклуши бить, да ворон считать, а кормилице родненькой помогать и не думает! Что взять со столичных деток? Небось, там, в Бабийхолме, тяжелее ложки и в руках ничего не держал….
Возгар с Ярой одновременно обернулись к голосящей на весь стад бабе. Несправедливость поклепа на только что прибывшего сироту отозвалась в сердцах их праведным гневом. На окраине поля, там, где Виданин плетень отмечал край стада, стояла старуха. Неопрятные седые космы скрывали половину лица, а неприкрытая часть скалилась беззубой ухмылкой и щурилась, вглядываясь в даль. В костлявых пальцах громкоголосная теребила край окровавленного фартука.
«Бергена кровь», — понял Возгар, вмиг возвращаясь в мир, где друг мыкался меж жизнью и смертью. Посерьезнело и Ярино лицо — раскрасневшееся от поцелуев оно на глазах бледнело, гасли в глазах янтарные искры и слабели руки, сомкнутые в объятье на шее воина.
— Чего блажишь на всю округу?! — наемник подбоченился и шагнул вперед, прикрывая Яру от бабкиного взгляда. — Почивать мужичонка лег, умаялся с дороги. Могла бы и уважить последнего-то в роду.
Рыжая за спиной хмыкнула и поддакнула:
— Такие младые годы, а столького нагляделся Есень ваш…
— И еще наглядится — лиха беда начало. Видная доля парнишке уготована, да не всякому по плечу, — отшила старуха и откинула назад длинные волосы. Шагнувший было к ней навстречу Возгар аж отпрянул — бельмом белел второй глаз, да не простым, а изнутри будто светом пронзенным.
— Говоришь, последних в роду уважить? Так уж и стол накрыт, и банька топится, вот только гости дорогие в чистом поле миловаться надумали, не иначе дитям на потеху, старикам на зависть? — бабка подмигнула здоровым глазом.
— Не до пиров нам, покуда товарища участь неведома, — насупился наемник, спиной чуя девичью близость и легкое дыхание.
— Да уж вижу — горевать вы мастаки, — старуха вновь блыснула* (подмигнула) и скабрезно осклабилась.
— Брита, кончай языком чесать, я тебя не пугалом для ворон снарядила! — на порог избы вышла Видана — высокая, опрятная, с забранными под богатую кичку волосами.
«Выходит, она мужатая? *(замужняя. Отсылка к тому, что на Руси кичку — рогатый головной убор носили только замужние женщины)», — удивился Возгар, разглядывая ведунью и силясь угадать судьбу Бергена. Женщина и бровью на его испытующий взгляд не повела, сама пронзительно глядя в ответ.
— Так Сеньки-то след простыл, таится пострел от забот и дел, — едкая старуха замямлила без былого запала.
— Спит малец с дороги, госпожа, — оборвала бабку Яра, выходя вперед и кланяясь в пояс, на что Видана, точно птица легкая, слетела со ступеней и скоро склонилась в ответ:
— Ни тебе меня госпожой величать.
Возгар удивленно вылупился на прогнувшихся в пояснице баб, раздумывая — не следует ли и ему чело склонить? Но решил обойтись коротким кивком, рассудив, что для приветствия поздно, а благодарность может и повременить. Одноглазая старуха мельтешила подле, норовя то Яру под руку взять, то хозяйке в глаза заглянуть. В суматошной пляске этой сама не заметила, как задела рукой наемника, да тут же замерла как вкопанная. Мужчина попытался смахнуть цепкую ладонь, но та держала крепче ястребиных когтей. Белесый глаз полыхнул, сдергивая пелену, проступая самоцветной россыпью, и нежданно молодой голос слетел с потрескавшихся засохших губ:
— Не ведающему корней — янтарь рассыпать. Отринувшему огонь — драконий пожар пройти. Не иглой — мечом прорехи мира латать. Имеющему две души — только одну спасти…
— Брита! — гневный оклик Виданы отвлек старуху, та отлипла от лучника, вмиг сгорбилась и заторопилась к амбару, где отдыхали Зимич со Скёль и Сенькой.
— Не слушай ее покамест, Возгар, сын Гордара, всему свое время. А до ответов надобно вопросы правильные задавать начать, — знахарка приобняла Яру за плечи и отправилась к дому. Недовольный недосказанностью и тем, что рыжая так легко от него оторвалась после недавней милости, наемник бросил вслед женщинам:
— Вопрос-то один — как Берген?
— Жив ваш богатырь. Коль выдержит до заката — с нами останется, а коли нет, то лишь его выбор будет. Отраву из тела я вынула, осталось душу омыть, да якорем закрепить.
— А загадками говоришь, чтобы цену поболе набить? — сболтнул, не подумав, со злости — Яра даже обернуться в его сторону не думала, шла себе с ведуньей под руку, будто с подругой лепшей.
— И без загадок могу, — Видана улыбнулась почти ласково, вот только глаза ее зеленые, что весенняя листва, глянули остро, колюче. — От того жизнь друга твоего зависит, что его в мире этом держит. У одних то любовь, у других семьи, у третьих служение. Бывают и такие, что цели не ведают, но вгрызаются в край — ни один злыдень не утащит. Есть у Бергена
