Откуда он знает? Мазурик выдавил из себя стерильную улыбку, сжав пальцы ног. Ботинки вздулись от возмущения. Вот тебе, батюшка, и Юрьев день. Вот тебе и эйфория. Вот тебе и лохотрон. Интуицию не пропьешь, она либо есть, либо нет. Все подстроено. Значит, за ним следили. А что теперь? Шантаж? Только этого и не хватало. Все так некстати. Впрочем, когда шантаж был кстати? Странно, почему он не уходит. Всего-то и нужно: встать, сделать несколько шагов по направлению к двери и с достоинством покинуть офис. Выйдем из этих отвратительных стен! Воздуху, воздуху, воздуху! Тьфу ты. Опять цитаты в голову полезли. Верный признак того, что все-таки запаниковал. Спокойно, Ипполит, спокойно. Сейчас ты поднимешься и достойно пойдешь вон. До двери степенно, вальяжно, но потом побежишь, чтобы последнее слово не в спину. Нас не догонят, нас не догонят! Господи, кажется, я сошел с ума. Итак, встали, поклонились, ушли…
Стоп! А как же мечта о маленьком домике и грин-карте? Ведь она почти уже в руках, еще немного, и он сожмет ее во плоти. Вы готовы пойти на все ради своей мечты? Он, пожалуй, готов. Если есть шанс, то его надо использовать. Слова ведущего всего лишь совпадение. Да, совпадение. Ведущий — неудачник. Он просто так сказал… Только, чтобы что-то сказать. Или для того, чтобы начать разговор о собственных проблемах. Достаточно на них взглянуть, чтобы понять: они у ведущего есть, причем преимущественно личного свойства. Черт, приятно сознавать, что не у всех на семейном фронте все благополучно.
Если ты сделал паузу, то тяни ее, сколько можешь… Но пауза слишком затянулась. Сейчас лопнет. Как чеховская струна. Первая или вторая? Черт, он определенно паникует. Надо успокоиться. Итак, релакс. В угол, на нос, на предмет. Легче? Вроде бы…
Семен судорожно формулировал фразу, достойную доктора культурологии:
— Молодой человек, уверяю вас, что возраст здесь совсем не причем. Дело в психологии. От своей второй половины можно устать и через час после свадьбы. В двадцать пять легко задуматься о бессмысленности существования. В тридцать — пуститься во все тяжкие, а к сорока неожиданно прозреть.
— Вы прозрели? — без всякой иронии и очень серьезно спросил Эдик.
— А вы? — вопросом на вопрос ответил Мазурик.
— Давно. Хотя, если признаться, несколько насильственным образом. Пришел однажды домой, как в скверном анекдоте, и… прозрел. Иногда думаешь, всего каких-то полчаса, и жизнь сложилась бы совсем по-другому. Можно было зайти в магазин, встретиться с приятелем, застрять в дорожной пробке. Но я спешил домой. С букетом ее любимых цветов. У нас была пятая годовщина свадьбы… Открываю дверь, а в прихожей уже просохший чужой зонтик и чужие ботинки. Впрочем, что об этом говорить. Все равно ничего нельзя изменить. Она живет с другим человеком и как будто счастлива. Я — один и тоже вроде бы счастлив. Всем сестрам по серьгам. Вот, делаю новую программу.
— Вы не правы, — качнул бородой профессор Мазурик.
— В чем не прав? В том, что делаю новую программу?
— И в этом тоже. Но сейчас речь не об этом. Я насчет того, что ничего нельзя исправить. Пока живешь — можно. Только нужен шанс. И лучше, чтобы он был последним. Потому что только последний шанс, по сути, и реален. Балансируя на грани, человек способен на все. И в первую очередь на то, чтобы изменить свою жизнь. Я совершенно в этом уверен.
— Любопытная теория, — Эдуард с наслаждением отхлебнул кофе. — Допустим, я неизлечимо болен. Подчеркиваю — допустим. Не делайте похоронного лица. Ко мне приходит бог, черт, судьба — неважно. И предлагает: я помогу тебе — дам шанс, ты поправишься, но в обмен ты должен полностью себя изменить. Не себе, а себя. Почувствуйте разницу. Не пить, не курить, не колоться, не изменять жене, нести людям разумное, доброе, вечное. Был католиком, станешь — протестантом. Был толстым — будешь худым. В общем, жизнь становится своим же антиподом. Как вы считаете, Семен Петрович, я способен измениться перед лицом смерти?
— Вы утрируете! В логике есть такое определение: подмена понятий…
— Не надо логики! Не хочу логику! Все-таки? Да или нет?
— Да!
— А вот и нет. Ни черта человек не изменится. Как пил, так и будет пить, как гонялся за юбками, так и будет гоняться… И будет это делать еще с большим удовольствием, потому что это удовольствие уже сегодня может стать последним в его судьбе. И знаете, что еще? Дело тут не в психологии. Он остается прежним и даже усугубляет свои пороки не потому, что ему это нравится. А потому, что он привык это делать. Еще раз почувствуйте разницу! Вот так же и вы, Семен Петрович, не сможете найти свою обетованную землю. Выяснится, что в Израиле окажется слишком много евреев, в Германии — будет пахнуть кислой капустой, в Америке феминистки подадут на вас в суд за какой-нибудь тупой комплимент… Не спасет ни маленький домик, ни грин-карта, ни ваш хваленый последний шанс. Что вы молчите?
— А что сказать? Практика — критерий истины. Тем более, мы все равно не знаем, как сложится будущее…
Эдик внимательно посмотрел на Мазурика:
— Именно поэтому я дам вам шанс. Тот самый, последний. И лишь для того, чтобы доказать свою правоту.
— Ну уж! Прежде всего, чтобы сделать свою программу, — не удержался от издевки Мазурик.
— И сделать программу, — согласился Эдик. — Зачем скрывать очевидное?! А вы умный человек, Семен Петрович!
— То есть, не дурак.
— Не дурак, — Эдик все больше входил в раж. — Кстати, хотел спросить… Вам нравится идея моего шоу?
— Честно?
— Конечно.
— Не нравится.
— Почему?
— Потому что эта идея изначально порочна. Впрочем, как и вся система шоу-бизнеса. Вы используете лучшую телевизионную площадку для того, чтобы удовлетворить свои собственные амбиции. Иных целей у вас нет, и не может быть. Как только человек попадает по ту сторону экрана, он воображает себя творцом, если угодно небожителем, способным вершить чужие судьбы и судить чужие поступки.
— Что в этом плохого?
— Только то, что вы мните себя судьями, не имея на то никаких оснований, — пожал плечами Мазурик. — Вы такие же, как и мы.
— Допустим, — улыбнулся Эдик. — Но именно мы исполняем ваши желания…
— Глупо! — Мазурик спокойно выдержал высокомерный взгляд ведущего. — На этом и держится любое шоу. На удовлетворении человеческих желаний. Древние римляне требовали хлеба и денег. И власть делала все, чтобы исполнить пожелания масс. И правильно делали, надо сказать. Хлеб и зрелища нужны были во все времена. В XIX веке говорил основатель первого желтого издания. Читатель интересуется, прежде всего, событиями, которые содержат элементы его собственной примитивной природы…
— …Таковыми являются: самосохранение, любовь и размножение, тщеславие.
— Я вижу, вы знаете эту цитату. "Элемент самосохранения содержится во всех информациях об убийствах, самоубийствах, несчастных случаях… К теме любовь и размножение следует отнести: описания свадеб, сексуальные скандалы, разводы, "любовь втроем", романтические истории об исключительных успехах, достигнутых на почве любви, драмы на почве ревности… Тщеславие вызывается таинственным в любой истории. Таинственность побуждает к размышлению, как можно разрешить дела к общему благополучию". Кажется, так. И знаете, что самое удивительное, с тех пор ничего не изменилось: более того, телевидение сегодня эксплуатирует ту или иную область человеческих эмоций. Причем делает это регулярно. Что сегодня востребовано на телеканалах? Какие темы? Деньги, власть, любовь, юмор и скандалы. Вот и получается, что идеологическая особенность нашего времени — продажа. Всех и вся.
