горизонт. Материк почти терялся из виду, закованный в утреннюю дымку.
Еще Тео с интересом заглядывал в потрепанную книгу, которую притащил с собой. «Мауса» Арта Шпигельмана он зачитал буквально до дыр и сейчас заново знакомился с историей в картинках про мышей-евреев и котов-нацистов. В общине было не так много книг для чтения, но почти все они говорили об одном: о злости, которая бесконечно бушует на материке, и о странных существах, которые шагают на длинных ногах по океанам, чтобы взглянуть на жидкие часы. Словом, каждая книжка уговаривала остаться на острове.
Будь Тео понастойчивее, ему бы разрешили брать с собой даже тот засаленный альбом с глянцевыми страницами, на которых тигры охотились за гранатовыми зернышками. Но какой прок в одних картинках, если к ним нет интересных слов? Вдобавок Антеро обещал, что скоро у них появится новый экземпляр «Черной книги». Предыдущий окончательно истрепался.
Злодеяния, творимые на материке, по-настоящему захватывали Тео. Он и не догадывался, что буквы и картинки выполняют роль ошейника. Скажи ему об этом, и он только пожмет плечами. Парень верил, что живет в лучшем месте на всем белом свете. Хотя бы потому, что тут не хозяйничают коты-нацисты и не шляются непонятные евреи, которых все умудряются обижать.
Тео оторвал взгляд от комикса и, прищурившись, увидел, что в сторону острова направляется катер. Суденышко медленно двигалось по застывшим волнам.
С высоты в пятьдесят метров все казалось таким – маленьким и медленно двигавшимся.
Такой же букашкой, точкой с ручками и ножками, выглядел для внешнего мира и сам Тео. Иногда он, когда уставал пялиться на море или читать, раздевался и выплясывал нагишом, дразня тех, кто проплывал мимо на судах. Он кривлялся и тряс задницей, не имея ни малейшего понятия, являются его действия оскорбительными или нет. Кто этих загадочных существ разберет, а?
Неожиданно Тео пришел к выводу, что доставшийся ему кусок сушеной зайчатины содержал в себе слишком много соли и жил. Настроение окончательно испортилось. Он так и не позавтракал, а живот уже болел, словно там завелись капризные жуки.
Чтобы хоть как-то отвлечься от кишечных мук, Тео уставился на катер, гадая, кто или что могло на нем плыть. Его воображение, такое же больное, как и он сам, подсказало, что за штурвалом стоит большой богомол, пока его жена, огромная богомолиха, занявшая собой всю рубку, нежно покусывает ему голову.
– Съешь его, жук! Съешь! – заорал Тео.
А потом в его груди заворочалось беспокойство.
Что бы богомолы ни задумали, они явно планировали посетить остров, святая святых, обитель Красного Амая. Катер, сменив направление, теперь двигался вправо, словно ища место, куда можно пристать. Солнечный луч высвечивал суденышко, и потому оно было четко различимо на фоне сонных волн.
Конечно, Тео мог бы взять бинокль, которым его снабдили, и попытаться рассмотреть, чем там заняты богомолы. Но это означало бы, что придется вспомнить о том, что у него есть худший глаз. Левый глаз Тео от рождения напоминал маленький шарик, в который забыли вкачать воздух. Вдобавок парень, чья правая рука тоже не пожелала расти начиная с десятилетнего возраста, не догадывался, что бинокль можно использовать как подзорную трубу. Один глаз – одна линза.
«Богомолы» тем временем осторожно двинулись влево, огибая пенные скалы острова с восточной стороны. Тео вскочил, сдвинув циновку дозорного, и бросился в можжевельник. Вытянув шею, он едва не соскользнул с обрыва, пытаясь разглядеть из кустарника катер. Тот замер, сделал рывок в сторону отвесного берега и поплыл дальше. Через тридцать метров он опять остановился.
– Съешь его! – выкрикнул Тео.
Но «богомолы» не спешили поедать друг друга. Они продолжали искать место, откуда можно было бы ступить на остров.
До Тео наконец-то дошло, что нужно предупредить о «богомолах» остальных.
17. Марьятта и Яма
1
Снизу раздался скрип, и Марьятта вздрогнула. Ей снились твари, кружащие над островом. Не больше десяти, они порхали в темноте и пронзительно кричали. Эти тошнотворные создания, напоминавшие сшитых воедино женщин и птиц, утаскивали мужчин и калечили когтями детей. У одной из тварей было лицо Марьятты – испуганное, с искусанными до крови губами.
Марьятта отняла голову от подушки и ощутила во рту соленый привкус. Сообразила, что во сне действительно прокусила губу. Внизу, на нижней койке, с тяжелым сипением натягивал сапоги Димитрий. Несложно было догадаться, куда спешил этот пожилой увалень с белой бородой, вогнутыми внутрь желтыми зубами и тупым взглядом.
Димитрий поднялся, и холщовая ткань его штанов в области паха вздулась.
«Даже тебе с этим не совладать, да, Димитрий?» – мысленно спросила Марьятта, когда тот вышел.
Как правило, женщины и мужчины спали в разных домах общины – по четверо, шестеро, а иногда и ввосьмером. Если набивались дети, то и того больше. Но одинаково противно пахло в любом спальном помещении. Чем-то съедобным и вместе с тем тошнотворным. А все потому, что они были грязными животными, лишенными одиночества. Все до единого.
Именно так Марьятта понимала главный недостаток общины.
Какая-то ее часть верила, что дети Саргула, облачного демона, живут по другим законам. И у женщины не бывает больше одного мужчины, а дети принадлежат только ей, потому что она, и только она вытолкнула их из своего чрева. А еще такая женщина имеет право на мужчину до конца своих дней – и никто не лишает ее этого права, намеренно уродуя ее тело.
Спину ломило после вчерашней работы в поле, и Марьятта, чтобы не удариться о низкий потолок, пахший землей, бочком соскользнула со второго яруса кровати. Рубцы на груди вспыхнули болью. Казалось, по телу протянули металлические струны, и они с каждым днем натягивались все сильнее, грозя лопнуть в любой миг. На этом фоне сорванный ноготь казался сущей ерундой.
Сегодняшний день тоже обещал быть тяжелым и трудным. Предстояла добыча каменного угля. Это была насущная необходимость, потому что деревья, которыми можно было бы растапливать печи, служили укрытием от Саргула.
Стараясь не шуметь, Марьятта потянулась за сапогами. Она попыталась припомнить имена остальных четырех мужчин, которые еще спали и с которыми провела ночь под одной крышей, но быстро оставила эту затею. Да и зачем? Она просто зашла в первый попавшийся «мужской» дом и улеглась. Женщины уже давно не пускали ее к себе.
В общине отсутствовало такое понятие, как личное имущество, поэтому был велик риск не найти поутру свою одежду. Иногда приходилось натягивать чужое одеяние, если оно, конечно, подходило по размеру. Экотаонам в этом смысле везло.
