Чиж. — Но сама мелодия, если убрать заимствования, была оригинальная и достаточно сложная — с полиритмией, неожиданными отклонениями в другие тональности.
Написать тексты попросили Некрасова (после окончания института он работал в Горьком в конструкторском бюро и не мог приезжать в Дзержинск на репетиции).
— Слова были «антивоенные», лучше и не скажешь, — говорит Чиж. — Очень хорошие были стихи, искренние.
Пора было выходить из подвала на свет. А пока Чиж отправился в Питер.
Питерские сессии
Надень свой шелковый с драконами халат,
поставь мне Марли или «Блэк Ухуру»,
а я займусь стандартной процедурой,
проклятье... пальцы в нетерпении дрожат.
Сергей Селюнин (группа «Выход»). Пригласи меня на анашу
Слово «сессия» звучит по-английски почти как «сейшн». Именно так понимались Чижом его визиты в Ленинград, где дважды в год он сдавал экзамены в Институте культуры. На несколько недель город на Неве становился его отдушиной, параллельной жизнью.
Институт выделял заочникам койку в общежитии, но Чиж предпочитал останавливаться у друзей. Первым, у кого он нашел стол и кров, когда летом 1985-го переводился на заочное отделение, был старый приятель Миша Климешов. Днем тот грыз гранит науки в консерватории, а по вечерам земляки «оттягивались» на его съемной квартире.
— В Питер Серега приезжал со своими оригинальными песнями, не похожими ни на что, — вспоминает Климешов. — Я бы назвал их песни-шутки, песни-пародии. Считаю, что некоторые из них человечество недополучило: Чиж закопал их глубоко...
Причиной была всё та же запретная тема наркотиков. Но если в армии Чиж сочинял о своих «полетах во сне и наяву» натуралистические репортажи, то теперь он решил взглянуть на опасные экспириенсы с позиции здорового стёба («Помнишь, у откоса я катал “колёса”?..»). Психиатр нашел бы этому логичное объяснение: то, что становится забавным, перестает пугать.
Одной из таких пародий был набросок эпического сказания о злоключениях советских «торчков» в мифическом «городе Обломове».
Климешов тогда подхалтуривал в ресторане, и к нему в гости приходила куча новых приятелей. Чиж с удовольствием играл для них. Когда он уехал, люди продолжали приходить и просить песен. Климешов рассудил, что не будет большого вреда, если он споет вместо Чижа, и потихоньку «передрал» весь репертуар земляка.
— И всё было тип-топ, — говорит Михаил, — кроме «Обломова», в котором были только куплет с припевом. Я посчитал, что это непорядок, и написал в этом стиле еще один куплет.
Случай рассказать об этом автору представился только в мае 1988-го, когда они встретились с Чижом в Горьком. Пока приятели ждали автобуса, Климешов прямо на сигаретной пачке набросал слова. Вскоре Чиж сочинил третий, заключительный куплет, про горком, который «ударил в колокол». («Бывает такое: забываешь о песне, — комментирует Чиж. — Потом кто-нибудь встречает: “Помнишь, ты как-то песню напевал, недоделанная еще была?..” Да, действительно, говорю, что-то было, надо доделать... А так, чтоб я вымучивал песню, — такого не припомню»).
В очередной приезд, в январе 1987-го, Чижа приютил Андрей Великосельский. Друзья не теряли связи — постоянно перезванивались, обмениваясь музыкальными новостями. Именно Великосельский, по словам Чижа, открыл ему глаза на Майлза Дэвиса[30]. Когда Чиж приезжал в Питер, они бродили по магазинам, покупая на последние рубли джазовые пластинки.
Нежданно-негаданно в квартиру к Великосельскому нагрянул приятель Чижа по институту Андрей Шулико, вернувшийся из армии. Его ждал сюрприз: Чиж взял гитару и устроил премьеру песни. В занятных городских картинках, которые storyteller наблюдал прямо из окна вечернего автобуса, Шулико с удивлением узнал собственные стихи. Он сочинил их в Якутии, скучая на штабном дежурстве, и послал в Дзержинск.
Этот ностальгический набросок настолько понравился Чижу, что он тут же придумал мелодию в стиле ямайского музыканта Эдди Гранта, который начинал в 1960-х в группе «The Equals». («Автобус», кстати, стал единственной песней — если не брать совместные опыты с Некрасовым, — когда музыка Чижа легла на чужой текст. Обычно ничего хорошего из таких попыток не выходило. Причина, по словам Чижа, была самой простой: чужие стихи его «не цепляли».)
Встреча у Великосельского вернула всех троих в беззаботное студенческое время. По вечерам приятели слушали регги — солнечную музыку с далекой Ямайки. Дополнением к этим посиделкам стали, как и прежде, папироски с марихуаной. «Трава» будоражила воображение и рождала новые песни. «В основном всё это потом никуда не годилось, — говорит Чиж. — “Сенсимилья”, пожалуй, единственная, которая осталась». Он сочинил эту балладу за две троллейбусных остановки, когда ехал на Васильевский остров к знакомой барышне. Это был не-регги, сделанный в духе регги.
— Пришел туда, куда ехал. Взял гитару, сыграл. Для себя сначала. Потом показал барышне — вообще никакого эффекта: «Ой, такое говно!..» — «А мне нравится!»
Когда Чижа спрашивали, что означает слово «сенсимилья», которого нет ни в одном словаре, он не моргнув глазом отвечал, что это: а) сорт французского коньяка, б) имя девушки, в) город в Испании. На самом деле слово sinsemilla родилось на Ямайке. Это сорт конопли — неопыленные, еще без семян, женские растения. Дымком «сенсимильи» и пением старых псалмов растаманы[31] до сих пор торжественно встречают каждый восход солнца.
— Впервые про «сенсимилью» я услышал от БГ, — говорит Чиж. — «Сижу на крыше, и я очень рад, употребляю сенсимилью, как аристократ». Потом был Боб Марли, Black Uhuru — уж коли мы плотно сидели на «траве», мы не могли обойти своим вниманием ямайских музыкантов. Но вообще она была написана как ответ на песню БГ. Это как бы мое прочтение.
Я на крыше сто лет не сидел,
Я сто лет не ругался с женой.
Как-то был я всегда не у дел —
Я был самим собой...
Если «Ассоль» и «Обломов» Чиж пел исключительно в тесных компаниях, то «Сенсимилье» было суждено стать хитом «ГПД», который исполняли во втором отделении каждого концерта, в ряду других супербоевиков.
* * *
Коммунисты называли Ленинград колыбелью трех революций. На самом деле их было четыре. Последняя, рок-н-ролльная, случилась в конце восьмидесятых — считается, что 1987-й стал годом тотального выхода советской рок-музыки из подполья. И если раньше питерская тусовка шла на любой сейшн только потому, что он мог оказаться последним, то уже в 87-м легальных концертов стало так много, что приходилось выбирать, куда и на кого пойти.
Пользуясь случаем, Чиж посещал всё
