видимо, он особенно любопытен? Вы же интересуетесь вопросами механизма памяти. Так, посмотрим, что могу рассказать вам я. Видимо, потеря памяти вследствие травмы головы, потрясения. Возможно переохлаждение.
– Он долго был в воде? Сестра сказала, его ударили по голове и ограбили на берегу.
– Это неизвестно. Нашли его у берега, он долго пролежал в иле и стоячей воде.
– Он вроде бы по служебной командировке, приехал из Армавира?
– Да, это он рассказывает, но за правдивость сложно ручаться. Еще вспомнил, что раньше бывал в Ростове по делам строительного треста. Помнит улицы. – Профессор неожиданно усмехнулся. – Комету Галлея, представьте, помнит. Увидел у меня старый журнал за десятый год. Помнит, как боялись того, что хвост кометы коснется Земли, и наводнения, которое смоет город. Интересен, кстати, этот страх воды… да, во время кометы были вообще интереснейшие случаи массовой истерии…
Профессор полез копаться в бумагах, но я отвлек его:
– А что-то еще помнит?
– Не много. Назвать свое имя не может. Но я попросил его поставить подпись и вот – пожалуйста!
Он протянул мне лист с подписью, не слишком разборчиво, но читается. Пожалуй, может быть и Нанберг, но может и нет.
– Фамилии не разобрать. Курит, навыки сохранились. Сестра сказала, помогал ей тампонировать рану так, как будто умеет что-то по врачебному делу.
– Могу я расспросить его?
– Конечно, попробуйте. Мы хотели просить вас, чтобы вы, как это говорится, передали его дело товарищам на работе. Нам несподручно его держать, ведь здесь не госпиталь. Физически он в общем здоров. Ссадины заживают. Это не редкое явление, память скоро восстановится. Травма, переохлаждение, сильное нервное потрясение. У самых крепких мужчин бывает. К тому же он немолод. Нервная система изношена.
Пациент из последней палаты не спросил, зачем я опять пришел к нему. Он был молчалив и стал еще мрачнее, когда я попробовал начать расспросы. Слушая, он постоянно трогал повязку на голове, и наконец сестра, подойдя, удержала его руку.
– Не нужно его сейчас слишком волновать.
– Всего несколько вопросов. Вы знаете, где вы?
– В Ростове, в какой-то больнице, знаю.
– Вы помните что-то о том месте, где вас нашли?
– Не слишком. Помню… я помню воду. Лужа какая-то с тиной, собака все время лаяла. Меня ограбили. Ударили по голове.
– Вы знаете, кто это сделал?
– Нет. Так мне сказали. Мне сообщили об этом здесь. Что меня ударили, – его рука снова метнулась к голове.
– Прошу прощения, мне нужно осмотреть вас.
Пока я осматривал его, пациент из последней палаты сидел абсолютно безучастно. Только пальцы его шевелились беспокойно. Он оставил в покое повязку, вместо этого постоянно дотрагивался то до простыни, то до блестящей шишки на столбике кровати. Большая, классической формы голова была наголо обрита. Но густые прямые брови и ресницы явно опалены огнем довольно сильно. Как и волосы на руках. На руках же обнаружились и легкие ожоги, которые легко спутать со ссадинами.
– А что последнее вы можете вспомнить? Откуда вы приехали в Ростов?
– Не знаю, – он явно начинал сильнее волноваться, – Армавир. Я работаю в Армавире. Стройка. Второй этаж, дом в тупике. Второй этаж. Там квартира.
Он оторвал руки от столбика кровати и, взявшись покрепче за голову, качнулся в сторону. Было очевидно, что толку не будет, а пожалуй, и хуже станет. Сестра тронула меня за рукав. Еще один вопрос.
– А имя Агнесса вам знакомо?
– Агнесса?
Он замолчал. Но тут абсолютно некстати сунулась сестра:
– Жена? Жену вашу вы помните?
– Жену? – он сгреб простыню в кулак. – Нет! Нет! Моя жена умерла давно! Давно! Она никогда не бывала здесь, никогда! Я не знаю никакую Агнессу, откуда вы взяли? Я не знаком!
– Простите, но позвольте еще спросить. Вы можете описать нам вашу жену? Которая давно умерла. Молодая женщина. Высокая.
– Нет, моя жена – она вот, – он шарил рукой по груди. – Вот здесь макушка, здесь целовал, волосы темные… не помню. Не то, не то… я не знаю.
Он беспокоился все сильнее. Нужно успокоительное. Сестра ловко закатала рукав его пижамы. Хрустнула ампула.
В коридоре сестра удержала меня:
– Вы же ведь его про жену спрашивали?
– Положим, да. Просто молодая женщина, могла быть с ним.
– Жену не вспоминает. И никого. Но он ночью плакал, я зашла. Говорит, вроде кто-то позвал его. А он вспомнить не может. Злится на себя. О спинку кровати головой стучал, еле удержала, он мужчина крупный.
Сквозь толстое стекло в двери палаты я видел, что безымянный пациент по-прежнему сидит на краю койки сгорбившись. Он снова и снова трогал спинку кровати, как будто хотел убедиться в реальности обстановки. Я понимал его. Знал, каково это – видеть слепое пятно. Не находить в собственном разуме того, что определенно должно там быть, – самых простых воспоминаний. Я подумал тогда, может быть, лучше ему не вспомнить, милосерднее?
– Если это тот самый, о котором вы думаете, значит, есть здесь родственники? – сестра поплотнее прикрыла дверь в палату. – Пусть они посмотрят на него. Мы подготовим его аккуратно.
Что же, план всем хорош, кроме одного. Я точно помнил, что та самая женщина, Вера, не оставила дежурному никакого адреса. Конечно, я пошлю запрос в Армавир, но ответ на него будет не скоро.
* * *
– Ррванину берем!
Я успел как раз перед тем, как старьевщик покатил тележку из двора клиники. Не удивившись, он смотрел, как я копаюсь в узле с негодным бельем. Сестра упомянула, что у пациента из последней палаты были вещи. Ниточка в буквальном смысле, которая могла помочь установить личность. Развернув узел, я нашел их – свернутые брюки с вдетым ремнем, рваная сорочка. Одежду разрезали, чтобы быстрее снять. Ниже разыскал ботинок. Сделан по мерке, может удастся найти сапожника. Застелив стол старыми номерами «Советского Юга», я осторожно разложил пиджак. Серый, хорошей шерсти. Проверил швы, карман. До меня их смотрели невнимательно, искали документы и бумажник. Во внутреннем кармане нашлись несколько тонких листков, полностью уничтоженых водой, сбились в ком. Удалось вытащить пару обрывков более плотных, на вид почтовые конверты. С этим уже можно работать. Метод Буринского для выявления выцветших или вытравленных надписей? А может, и нет. Сначала как можно аккуратнее высушить обрывки при помощи другой, более тонкой, бумаги. Провозился я долго, наконец соединил клочки – узнал фрагменты подписи, выдающей почерк: сильный нажим, широкий росчерк. Полностью расплывшийся штемпель и размытый адрес. Перебирая недостающие буквы, подставил несколько вариантов. Сначала выходила тарабарщина, но после десятка попыток наконец сложились два возможных адреса в Ростове. Я еще уточнил в почтовом отделении и выяснил, что ошибся и
