А то, что здесь она ведет не совсем праведный образ жизни... Что ж, она — здесь, другие, в том числе и замужние, — там, под открытым небом... Велика ли разница? Видимо, от этого никуда не уйти, так уж устроена жизнь. Надо выбирать наименьшее зло.
В Париже была одна знакомая у Жака, значительно моложе его и... сообразительнее. Светленькая, сероглазая, вся пепельных тонов. Сказывала, предки ее из-под Кракова, полька, значит. Врала, конечно. Потом призналась в минуты горячей откровенности: северянка она, из Нормандии. В Париж приехала искать счастье. В чем оно, ее счастье, она еще не знала, но уже искала. Ну а насчет Кракова... Для экзотики это, не так уж много полек в Париже, чтобы затерялись они среди француженок... Лишь бы необычностью привлечь к себе внимание, а там считай ее хоть из Гренландии, хоть из Антарктиды.
Любопытная особа, нередко норовила заменить жену. Частенько подсчитывала: если бы они встретились до его женитьбы, можно было узаконить их отношения или нет? Получалось — невозможно, слишком молода была для замужества. Он утешал, что, конечно, можно, в жизни куда сложнее вещи случаются, и — ничего, чаще всего решается все благополучно, а сам понимал, сколь откровенно неправдоподобно его вранье, и изучающе следил за нею. Она тоже обманывала, потому что с ее умом не понять этого значило просто дурачить себя, но делала вид, что в его словах — истина и сама судьба свела их слишком поздно.
Она не стеснялась выпрашивать у него деньги, чаще всего на мелкие расходы сотню-другую франков — просто в данный момент у нее не оказалось денег, а они потребовались. А однажды попросила довольно значительную сумму — у нее возникли непредвиденные трудности.
За деньгами они вместе направились в небольшой банк. В кассовый зал она не пошла, а села на широкую скамью у фонтана в сквере. В этот день она была странной. На щеках вспыхивал пятнами румянец, в порывах возбуждения она говорила быстро, чего с ней раньше не случалось, в глазах таилась настороженность.
Вернувшись из банка, он показал деньги. Ее глаза обрадованно заблестели.
— Надо бы в конверт, неудобно так-то, — заворачивал он деньги в газету.
— Ничего, ничего, — тянула она руку за свертком. Кинула его в сумку, встала, намереваясь уйти.
Жак почему-то обратил внимание на ее неряшливый вид. Кофточка на груди была без пуговицы и заколота на скорую руку обычной иголкой, юбка обвисла и потому сзади казалась длиннее. Раньше Жак такого за нею не замечал, раньше на встречу с ним она приходила аккуратно одетой и причесанной. «Что-то изменилось...» — мелькнула у него мысль.
— Вот я и рассчитался с тобой, — улыбнулся Жак.
Обычно он позволял себе и не такие шутки — все сходило, вместе смеялись и быстро забывали. Сейчас же она вспыхнула, резко метнула злой взгляд:
— Ты за кого меня принимаешь?! Все верну, не беспокойся. Или не понимаешь, что говоришь?
Жак не стал отвечать. Она же хорошо знает, кто она для него, женатого человека. Не стоило говорить об этом. Уходила она по аллее сквера быстро, ни разу не оглянулась и не махнула на прощание рукой.
Обычно не проходило дня, чтобы она не удостоила его своим вниманием: то по телефону позвонит, то встретит едва ли не в первый же выход его из квартиры на улицу. Но вот... исчезла. Проходили неделя за неделей. Исчезла!..
И все же они встретились. Как ни велик Париж, а видно — судьба. Наряженная, располневшая, с выражением полного превосходства над толпой, она шла с молодым чернявым мужчиной и вела за руку мальчишку лет пяти-шести, похожего на этого мужчину. Семья. А говорила — незамужняя... Взгляды их встретились. Чего больше увидел Жак в ее глазах? Просьбу не ворошить пережитое или самую обычную наглость: ну как? Задержала взгляд на долю секунды на его лице и наклонилась, будто бы поправляя воротничок рубашки сына.
На том и расстались. Жак возненавидел ее. Ему хотелось наговорить ей дерзостей, не стесняясь в выражениях, назвать своими словами, кто она, если даже сравнить с профессиональными женщинами публичных домов. Он хотел встретить ее еще раз и, невзирая на мужа и сына, подойти и все сказать.
Прошло время, перебесился. Сам себе объяснял: не могла же тянуться эта связь вечно! Каким виделся ему конец? Как ни раздумывал, ничего предположить не мог. А она выбрала для себя самый выгодный ход. И семью сохранила, и деньги... достала. Ну и зачем же рвать и метать? О какой порядочности по отношению к себе можно вести речь, если сам далеко не порядочен по отношению к близкому человеку — к жене?..
Лейда казалась ему теперь тем человеком, с кем можно создавать новую жизнь, когда закончится контракт и они уедут из научного Центра. Всего, конечно, можно ожидать от людей ее профессии. Впрочем, от каждой женщины всего можно ожидать. Что же теперь, шарахаться от них ото всех?
Как решится дело с отъездом русского профессора? Уехал бы... И тогда в горном ресторане Жак не только приятно проведет время с Лейдой, но и начнет с ней серьезные переговоры.
4
Иван Андреевич опять сидел в просторном кабинете господина Гровса. Теперь уже один, без Жака, — Гровс попросил его побыть в приемной. Оконный свет расплавился под ногами в ворсе ковра, стал палевым, и было душно. Несвежее, удушливое тепло поднималось снизу — это вскоре понял Иван Андреевич; значит, отопление проложено под полом, никаких тебе радиаторов и труб по стенам. Вспомнилось, что в городке под куполом — везде кондиционеры. Почему же в кабинете застоявшийся перегретый воздух? Расстегнув пуговицу воротника рубашки, он подергал за галстук, оттягивая вниз. Полегче стало, но не настолько, чтобы совсем ушла жажда свежего воздуха.
— Извините... — Гровс встал из-за стола, грузно пригибаясь при каждом шаге, подошел к стене, надавил на белую выпуклую кнопку. Зашумело под потолком, потянуло резким до ощутимой остроты холодом. — Я давно не был в этом кабинете — всё дела. — Он вернулся за стол, щелчком сбил с сиденья кресла маленькую блестящую скрепку, выпавшутю из пачки бумаг. — Значит, ехать? — с обидой посмотрел он на вост.
— Да, господин Гровс, — упрямо смотрел на хозяина кабинета Иван Андреевич. Теперь не отступать... — Спасибо за гостеприимство, надо ехать. В моей лаборатории тоже накопились дела.
— Что ж, силой удерживать не будем. Очень жаль, господин Петраков, в самом начале
