ей восхищается. Ведь в Имане в полной мере раскрылся исключительный дар, который он в себе так и не успел как следует выпестовать. По собственной дурости не успел. Винить некого.
А еще она красивая очень. За решеткой ей будет сложно. Так, может, позволить ей осуществить задуманное? Ну, ведь не случилось непоправимого. К тому же она сама их предупредила. И значит, ничто человеческое ей не чуждо.
– Я спасаю вам жизнь.
– Сначала ставишь ее под угрозу, а потом спасаешь? Ты так развлекаешься, или что? – сощуривается Глухов. Он еще немного оглушен тем, что произошло. И, наверное, впервые в жизни не знает, как быть. Это секундная заминка. Но, выкрутившись, она ей почти успевает воспользоваться. Только чудом Герману удается удержать девку под собой. Он не замечает, что раздраконенный борьбой, начинает ее душить:
– Почему?! – орет, брызжа слюной. – Почему, мать твою?!
– Не могла… иначе, – сипит, выжимая последнее из связок.
– Почему?! – еще сильнее сжимая руку.
– Потому что вы мой отец.
Глава 11
И как-то все в один миг сразу же становится на свои места. Будто с полотна, которое все это время было у него на виду, пелена спадает.
Глаза Глухова потрясенно расширяются. Взгляд тонет в ее льдах. И на фоне абсолютного понимания вдруг мелькает сомнение.
Нет. Ну нет… Совсем ведь не похожа. Ладно, на него непохожа, но и на мать-азиатку.
– Выйдите все.
– Но Герман Анастасыч…
– Вышли! Ты тоже, Коль.
Он сползает с нее медленно. Будто боясь спровоцировать любым неосторожным движением. Садится на четвереньки у ее ног. А вот с взглядом сложнее. Глухов его оторвать не может. Он девчонку будто заново открывает. Ищет в ней. Себя. Дарину… И не находит. А потом ругает себя за то, что это вообще не главное! Что он в принципе думает не о том. Тогда как гораздо важнее сейчас выяснить, как девчонка смогла на него выйти. Потому что после учебки и армии он… Ладно, он несколько раз менял свою биографию. По работе. Его прошлую личность стерли из всех имеющихся тогда баз. А потом банально создали новую.
Девчонка (он, хоть убейте, не может думать о ней как о дочери) переворачивается на бок и, подтянув к груди колени, надсадно дышит. Глухов чуть ее не задушил. А перед этим она сама едва не перерезала себе глотку, поверив, что он отдаст ее на растерзание толпе. Так себе вводные для знакомства с дочкой, не правда ли? И это Герман еще забыл, что ко всему прочему ее еще и избили.
Герман ложится на пол. Рядом. Закинув, испачканные кровью руки за голову, пялится в потолок. Они лежат как ложки в футляре. Только мужчина навзничь, а девчонка ребром. Так близко, что он кожей чувствует исходящее от ее тела тепло.
В голове пусто. В груди тесно. Слов нет. Хотя на языке вертится миллион вопросов! Он их задаст. Наверное… Только бы отдышаться. Ну и свыкнуться с мыслью о том, на кого у него час от часу вставал. Все это время.
Если, конечно, окажется так, что она и впрямь его дочь. А не мудака Игореши, из-за которого Герман в свое время едва не попал под трибунал. Потому что дурным был. И не смог сдержаться, когда лучшего друга со своей невестой застукал. Сейчас бы, конечно, он себя иначе повел. А впрочем, сейчас такая ситуация и не возникла бы. С тех давних пор у него нет друзей. И нет чувств. Чувства в его деле в принципе лишние.
– Твой дед…
– Алтанай, да.
– Ясно.
Одно непонятно. Почему она сразу не призналась о своих подозрениях? Секунду помявшись, Глухов повторяет свой вопрос вслух.
– Хотела присмотреться. Понять, – девчонка замолкает, чтобы облизать пересохшие губы, – нужно ли мне это.
Обдумывая сказанное, Герман на какое-то время виснет:
– А-а-а. Типа, проверить, достоин ли я такого счастья?
– Типа того, – хмыкает. – А почему «подозрениях»?
«У вас есть какие-то сомнения на этот счет?» – повисает неозвученным в воздухе.
Глухов перекатывается на бок, чтобы иметь возможность беспрепятственно наблюдать за Иманой:
– Послушай, я не хочу как-то опорочить память твоей матери, но помимо меня в то время у Дарины были и другие мужчины. Потому далеко не факт, что твой отец именно я.
Так странно об этом говорить. Лежа на твердом полу. Глядя в глаза друг другу…
Ну, давай. Ответь хоть что-нибудь! А она молчит. И медленно опускает веки, с трудом борясь со сном и усталостью. Это Глухов может понять. Бесконтактный бой требует колоссальной энергии. Даже удивительно, что ее хватило так надолго, после случившегося всплеска. По всему, девчонка разряжена в ноль.
Ругая себя, что не сделал этого раньше, Герман достает аптечку. Берет спиртовые салфетки, обтирает рану на шее у девушки. А та даже не морщится.
– У меня о матери нет ни одного светлого воспоминания. Вряд ли ее можно опорочить. Уж точно не в моих глазах, – шепчет Имана, едва ворочая языком: – Простите. Меня, кажется, сейчас вырубит…
И ведь вырубает. Даже когда Глухов поднимает Иману на руки, чтобы отнести ее в спальню, та ни на секунду не приходит в себя. Висит в его руках безвольной сломанной куклой.
– Пиздец, – комментирует Михалыч, когда Герман выходит в коридор.
– Помоги открыть дверь.
Герман осторожно опускает девушку на кровать. Машинально накрывает ее одеялом. Как будто делал это тысячи раз, когда она была маленькой. А поймав себя на этом, хмыкает.
– Есть хоть малейший шанс, что она сказала правду? – интересуется стоящий за спиной Глухова начбез.
– Есть хоть малейший шанс, что ее признания слышали только мы? – вместо того, чтобы ответить, перефразирует Герман.
– А, да. Ребята слишком далеко стояли. Она же почти шептала. Так это правда, выходит?
– Не знаю. Но, Коль, если это как-то просочится наружу…
– Да ты чего?! – шипит Михалыч. – За кого ты меня принимаешь? Нет, я, конечно, косячу в последнее время, но… Ты тогда меня лучше уволь, к хренам! Но не обижай подозрениями!
На эмоциональную речь начбеза Герман коротко кивает.
– Проехали.
Михалыч немного расслабляется. Чешет плешь:
– Как я понимаю, подробностей от тебя мне не дождаться?
Глухов неопределенно пожимает плечами. Какие бы у него ни сложились отношения с Кабановым, некоторые подробности его жизни были и остаются
