до костей вой. Имана, чуть пошатываясь, проходит в приглашающе распахнутую дверь. И зябко ежась, останавливается у стены.
– Рассказывай, – поторапливает девчонку Михалыч. – Откуда ты прознала о готовящемся? Кто это сделал? Какова твоя роль в случившемся?
О том, что непосредственно Имана заложила бомбу, речь, конечно, не идет. Она действительно все эти дни не вставала с кровати. И уж конечно, не выходила за пределы дома. Да она и сейчас, если честно, непонятно, за счет чего на ногах держится. Сил в ней нет. Иначе бы она смогла дать отпор Палычу. Вместо того чтобы быть им избитой.
– Вы мне все равно не поверите, – повторяет уже однажды озвученное опасение.
Видя, что его начбез закипает, Глухов выбрасывает вперед руку, призывая того к молчанию. И вступает в диалог сам:
– А ты все же попробуй.
– Мне порой снятся сны. Вещие. В первый раз я увидела взрыв еще пару месяцев назад. Тогда еще было не до конца понятно, смогу ли я изменить судьбу. Но я решила попытаться. Ну и вот... Я рада, что никто не пострадал.
Речь девчонки звучит тягуче. Будто ей каждое слово дается с трудом. Может, горло еще не восстановилось после ангины, а может, так на нее повлияли страх и встряска.
– Ты серьезно полагаешь, что я поверю в этот бред? – изумляется Михалыч. – Гер, да она просто издевается над нами!
Взгляд Глухова становится тяжелей, неуютней. Имана ежится под ним. Осторожно трогает тонкими до прозрачности пальцами ранку в уголке губ. В глазах мелькает и тут же гаснет изумление. Будто она не может поверить, что пропустила.
– Ваше дело – верить мне или нет. Но мне больше нечего добавить к сказанному, хоть убейте.
– Ну что ты. Смерть – это слишком просто. Есть гораздо более действенные способы заставить женщину говорить. – Михалыч растягивает губы в приторно-сладкой улыбке и, пользуясь гарнитурой, сгоняет всю команду в кабинет.
– Как думаешь, на какой палке ты у меня запоешь?
Жестоко? Да. Но Герман не вмешивается, только внимательно наблюдает. За тем, как страх по капле вытесняет недоумение из ее взгляда. И практически тут же сменяется пустотой. Ее глаза – безжизненная ледяная пустыня.
– Ну? Выбирай. Кто будет первым?
Герман знает, что Михалыч блефует. А девка – как будто бы нет. Видно, насчет этого видений у нее не было.
Сотрясаемая крупной дрожью, она делает шаг вперед. Ну, точно не в себе. Иначе бы заметила, что выстроившиеся в ряд мужики вообще-то находятся в неменьшем шоке! Стоят, орлы, рты открыли. Друг к дружке жмутся. И это взрослые, блин, битые жизнью вояки.
Имана, как всегда, покладиста. Ее даже не приходится поторапливать, отправляя на казнь. Она делает еще один шаг. И еще. Придерживаясь за стол. А Глухов ждет непонятно чего. Какого-то взрыва. И только из-за этой своей настороженности он не упускает момента, когда девка сметает лежащий на столе канцелярский нож и, ни секунды не медля, рубит себя по яремной вене.
Лишь в последний момент находящийся в полном шоке Глухов успевает блокировать силу удара. Комнату заполняет совсем не мужское аханье. А в девку будто бес вселяется. Она уходит из захвата и что есть сил лупит его с разворота. Цепляет. Мужики кидаются на помощь. Глухов рычит:
– Всем оставаться на местах…
И пока болтает, снова чуть не пропускает. А ведь он думал, что они в прошлый раз не на жизнь, а на смерть бились. Нет! Выходит, ни черта подобного. Сейчас же другое дело. Сейчас же на кону в самом деле жизнь. Ну, или… возможность самой ей распоряжаться. Например, умереть красиво. Нетронутой. Почему-то он уверен – нетронутой.
Теперь лед в ее глазах искрится так сильно, что запросто может поджечь. В ней больше и близко нет покорности. Только ожесточенная ярость. На которую нужно ответить. Глухов делает бросок. Имана уверенно отклоняется, отвечая ему серией точных ударов. Покатываясь по крышке стола, опускается на ноги с противоположной стороны. Бой на такой скорости требует от Германа предельной концентрации. А он какого-то черта отвлекается на текущую по ее шее кровь – Имане хоть и не удалось перерезать вену, но царапина на ее шее глубокая. И явно требует обработки. Или даже пары стежков.
Кто же ты, Малышка? Фанатик? Или…
Пока он мечется, Имана швыряет вазу в окно. То бронированное. Но откуда ей знать? Да и это ли важно? Когда она, прокатившись по полу на животе, вооружается черепком битой вазы, Глухов не раздумывает ни секунды. Бросается следом. С этой дурочки станется. Убьет себя. А ему перед выборами меньше всего нужно как-то объяснять наличие трупа в доме.
Герман почти с ней равняется. Именно почти, это важно. Когда она по-солдатски вскакивает на ноги и взмахом руки с невероятной для женщины силой отталкивает его прочь. Он летит вперед спиной, отмечая только эту несоразмерность… Ну, то есть даже мужик не смог бы его так красиво нокаутировать. Если только этот мужик – не Халк. А она смогла. Вообще его не касаясь.
Время в полете растягивается, замедляясь почти критически. Он все видит словно со стороны. И все-все слышит. Как от увиденного замирает воздух в легких парней, как на вопрос «Кто тебя тренировал?» она ровным голосом отвечает «Дед»… И звук, с которым его тело шмякается на дубовую поверхность стола.
Глухов успевает сгруппироваться. Это спасает его от сотряса. Как девчонка секундой ранее, он из положения лежа вскакивает на ноги и в прыжке валит Иману на пол. В ее сжавшихся пальцах – злосчастный черепок.
Одной рукой Герман фиксирует руки. Другой – придавливает ее за горло к полу.
Может, он и в подметки ей не годится в плане мастерства… Даже скорее всего! Но… Она ничего не может противопоставить его грубой силе. Хотя Глухов и понимает, насколько это шаткий расклад. Что стоит ему отвлечься, как он тут же поменяется кардинально. Настолько хитрая эта бестия. Даже теперь, вон, лежит спокойно, не трепыхается. Экономит силы, точно уверенная, что сейчас их расходование будет абсолютно напрасным. А глаза почти черные, колдовские из-за расширившихся максимально зрачков. Так недолго и в видения поверить. Глухов трясет головой, чтоб избавиться от наваждения.
Их тяжело вздымающиеся грудные клетки сталкиваются. Дыхание смешивается. Гоняемый туда-сюда воздух наполняется ароматами разгоряченной кожи, крови и адреналина.
– Кто тебя послал, Малышка? Ты, блядь, вообще понимаешь, что делаешь?
Да, такие бабы обычно пропащие. Но ему ее жалко. Он
