не прогуляться ли нам по берегу моря, прежде чем пускаться в обратный путь?»
Клара хорошо помнила, что ее ждет целая гора стирки, что ей нужно договориться с руководством школы насчет новых девочек, что Джойс совершенно необходимо показать доктору Кардью, что Рита опять просила редиски, что Совет прислал-таки несколько пар легких парусиновых туфель на резиновом ходу, за которыми нужно зайти на почту, что Питер просил купить ему бумаги для рисования, и так далее. Кроме того, в душе у нее, хотя и где-то на заднем плане, неким пугающим эхом постоянно звучал сигнал тревоги, связанный с неожиданными планами мистера Брауни. Успокоить ее сейчас могла, пожалуй, одна лишь мисс Бриджес. И на этом фоне Клара вдруг услышала, как говорит мистеру Брейтуэйту: «Да, с удовольствием. Тем более я непременно должна угостить вас мороженым за то, что вы так любезно нас подвезли».
Они уселись на засыпанную песком скамейку и стали смотреть на расстилавшееся перед ними серо-голубое море. Как давно Клара не была на побережье! В последний раз они приезжали сюда с Джуди лет пять назад, как раз перед ее свадьбой. Джуди… Нет, о Джуди сейчас ни в коем случае думать нельзя, иначе она просто разревется, и мистер Брейтуэйт решит, что она не в себе. Да еще, чего доброго, начнет ее обнимать и утешать, а единственный человек, в чьих объятьях она хотела бы выплакаться всласть, – это Айвор.
Надо как-нибудь привезти сюда детей, решила Клара. Странно, что она не подумала об этом раньше. Вот Джуди наверняка бы подумала. Джуди всегда думала о подобных вещах.
В итоге Клара сосредоточилась на том пейзаже, что был перед нею. Легкий утренний туман делал небо и море почти неотличимыми друг от друга, хотя к этому времени туман вроде бы должен был уже подняться. На Клару успокаивающе действовал приятный негромкий плеск волн о волнолом. Киоск с мороженым оказался закрыт, зато им удалось отыскать фургон на колесах, где можно было купить горячий чай, и они решили, что чай ничуть не хуже мороженого.
Отец Бернарда сообщил, что его зовут Виктор – и это в честь виктории, победы, а вовсе не Виктора Франкенштейна. Он родился в октябре 1918-го, а значит, сейчас ему всего тридцать лет, хотя с первого взгляда вполне можно было дать и сорок, таким он выглядел старым, потрепанным и, похоже, страдал одышкой. Вот ведь что война с людьми делает, подумала Клара. Воевал Виктор во Франции.
– А чем вы сейчас занимаетесь… э-э-э… Виктор? – спросила Клара, как бы пробуя это благородное имя на вкус.
– Интересно, сумеете ли вы догадаться?
Ну, хорошо, допустим, Виктор любит газеты. И книги – у него ими вся машина завалена, причем это все книги серьезные, основанные на фактах, которые, впрочем, и на полу могут оказаться. А запас мятных пастилок «Кендал» у него, похоже, такой, что их хватит, чтобы и еще одну войну пережить. Еще Клара знала – поскольку летом видела его на ярмарке, – что он отлично играет в дартс и любит посещать комнату кривых зеркал.
Клара покачала головой.
– Нет, вряд ли я сумею…
– Я – профессор, читаю в Оксфорде курс «Политика и международные отношения».
Клара даже решила, что он шутит. Господи, только не в Оксфорде! Но, судя по выражению его лица, он отнюдь не шутил. Мало того, он, похоже, собой гордился – но не в смысле зазнайства, а как бы говоря: я рад, что сумел этого достичь.
– В Оскфорде? Но вы совсем не похожи… – Клара не договорила, не зная, как сказать, что, с ее точки зрения, он для этого выглядит «недостаточно старым».
Хотя на самом деле Виктор как раз и выглядел «достаточно старым». И волосы почти седые, и лицо несколько обрюзгшее, хотя и довольно привлекательное, будто высеченное из камня неким небрежным скульптором, словно позабывшим убрать «лишние» углы. Клара все пыталась понять, кого он ей напоминает, и вдруг вспомнила: бюст Бетховена, который всегда стоял на рабочем столе у ее учительницы музыки. Она даже хихикнула про себя. Впрочем, вид у Виктора был куда менее сердитым, чем у Бетховена; и выражение лица более дружелюбное, даже приятное. Жаль, что ей некому даже рассказать об удивительном сходстве мистера Брейтуэйта с Бетховеном. Джуди это точно повеселило бы, она бы с удовольствием посмеялась. А мисс Бриджес ни дела Клары, ни ее рассказы больше, похоже, не интересуют. Анита же, удивившись, сказала бы строго: «Что? Я тебя просто не понимаю, Клара».
И Айвора вряд ли заинтересовало бы и это сравнение, и сам Виктор.
«Так он профессор?» – думала Клара, вспоминая Фридриха Баэра, мужа Джозефины Марч из «Маленьких женщин». (Впрочем, уж это-то сравнение Айвора точно ничуть не заинтересовало бы.)
– А что, мама Бернарда не смогла сегодня приехать? – спросила Клара.
И Виктор объяснил, что мама Бернарда – ее звали Айрис – еще в 1944 году умерла от рака.
– Ох, простите меня, пожалуйста! – искренне извинилась Клара и подумала: в тот же год, что и Майкл.
– Бернарду было всего восемь.
– Как же вам, должно быть, тяжело пришлось.
– Должен признаться, что именно Бернард и заставил меня жить дальше. Если бы не он…
Клара часто думала о том, как все сложилось бы, если бы Майкл оставил ее беременной. Выносить и родить существо, являющееся его частью… Тогда ее жизнь стала бы совершенно иной. Во-первых, она бы никогда не поехала в Шиллинг-Грейндж. И не вела бы такую жизнь, как сейчас. Но какой стала бы тогда ее жизнь? Лучше нынешней или хуже? Иногда ей казалось, что тогда ее жизнь стала бы лучше, а иногда – что она и тогда была бы столь же одинока. Впрочем, в последнее время мысли об этом все реже приходили ей в голову. И ей казалось, что, может, оно и к лучшему, что никакой беременности тогда не случилось. Она уже практически и не представляла себя беременной – ни от Майкла, ни от кого-то еще.
– С нами теперь живет Элайза, моя сестра, – сказал Виктор и печально усмехнулся. – Ей в войну тоже здорово досталось. Ее муж воевал в Бирме и попал в плен к японцам, но ухитрился выжить и продержался целых три года, однако его все же казнили – как раз когда туда начали прибывать первые британцы. Бессмысленно все это… Сестра до сих пор время от времени получает от него письма – представляете, сколько времени понадобилось, чтобы они до нас дошли? Я, конечно, очень рад, что она теперь с нами, но иногда, когда мы остаемся в доме только втроем и, погромыхивая, бродим по всему дому, всех нас окутывает невыносимая печаль. Прямо-таки физически ощутимая печаль, исходящая
