ваши слова. Это всё, что я могу вам сказать.
Я стала подниматься, что давалось мне с трудом. Тело почти не слушалось. Волков подошёл, взял меня за локоть и помог. Больше я его не видела.
Спустившись с груды сожжённой мебели, передо мной предстал ужасающий вид. На полу лежали до двух тысяч человек. Юнцов среди них практически не было. Полицейские пытались отползти к краям переулка. Облокачивались об колонны. Мы перетащили их внутрь кафе, чтобы они не мёрзли. Вся брусчатка покрылась льдом от воды. Всё было усеяно осколками от брони.
Меня встретил Миша и стал меня придерживать. Он повёл меня к юнцам, которым я была обязана сказать, что жить нам осталось считанные минуты. Когда я передала слова Волкова, они никак не отреагировали. Будто не слышали меня.
Мы с Мишей встали среди них и просто стояли. Наступила долгожданная тишина. Мы слышали только звуки боев вне переулка. Никто ничего не говорил. Не разговаривал. Все лишь ходили взад-вперёд и думали о своём.
Я тоже думала о своей жизни, а точне о своём последнем прожитом месяце. На меня навеяло странное чувство тоски. Конечно же, это был ужасный период моей жизни, но и вместе с тем очень желанный. Мне захотелось ещё раз его прожить. Его утопия манила меня, казалась мне симпатичной.
И я не боялась смерти. Жизнь в том переулке представлялась теперь невесомой. Было ощущение, что я держу её на кончиках своих пальцев. Я спрашивала себя: «Ну умру и что с того? Что в этом будет прям такого страшного и трагичного?» Но нутро все равно цеплялось за время. Внутренне растягивало каждую оставшуюся минуту. Но не для того, чтобы сейчас стоять и существовать до посинения, а чтобы думать. Вспоминать. Представлять. И выцеживать знакомые чувства из воспоминаний. Пытаться их воскресить в своём сознании. Я только и думала, как ухаживала за Рэном. Я пыталась услышать его голос. Почувствовать то ощущение, когда я кладу руки ему не кудри. Ощутить, когда целую его мягкую щеку. Я даже внутренне с ним ругалась, представляла, что он меня не слушается. Придумывала, как он на меня обижается.
— Смотрите! — сказал кто-то среди нас и показал на крышу.
И тогда все стали кричать и звать друг друга: «Смотрите, смотрите!». На крышах стояли Боги. Вдруг то, что осталось от баррикады, развалилось. Прозвучала стрельба. Звук был очень странный. Я не подумала, что выстрелы рядом, они слышались как-то приглушенно, будто трескается горящая древесина. Такой был звук. Но я не успела что-либо понять, как юнцы закричали. Боги спрыгнули с крыш и побежали на пули, а все остальные за ними в бешеной истерии. Я стояла спиной к выстрелам. Передо мной был только Миша. Мы не бежали. Меня утащил поток всей этой оравы. Даже ноги поднялись и не касались земли. Я не видела, куда меня несёт, но слышала этот приглушённый звук и резкий стук после свиста.
Внезапно я перестала вообще что-либо видеть. Колонны и снег исчезли. Вокруг лишь тьма. И все начали в неё проваливаться, размахивая руками на лету. Брусчатка исчезла под нашими ногами. Я тоже полетела вниз, но почувствовала, как меня схватили за капюшон. Я запрокинула голову назад и увидела, что меня держал Аид. Он был так похож на Рэна. Только взрослый, более грозный. Глаза те же чёрные бусины. И тёмные кудри на голове. Он швырнул меня в сторону, и я полетела прямиком в руки Миши.
Когда я открыла глаза, всё было кончено. Миша обнимал меня за плечи. Мы стояли среди трупов и крови. Те, кто выжили, прорвали путь вперёд. Миша меня тащил за собой. Мы аккуратно ступали, не задевая тела. Он меня уводил, а я всё сопротивлялась, хотела посмотреть повнимательнее. Мне не верилось, что я не среди них. Где-то сейчас я из прошлого вместе со своей матерью хожу по этому юному яру и выискиваю саму себя.
Мы прошли не так далеко. Миша привёл меня в соседние дворы. Мы оказались в колодце, куда мерно падали хлопья снега. Зашли в подъезд, в прокуренную лестничную площадку. С трудом поднялись на этаж. Он притащил меня в какую-то квартиру, бросил на кровать, а сам с хозяйкой ушёл на улицу. Видимо, помогать остальным.
Я моментально заснула. Мне ничего не снилось. Я лишь открывала глаза, чтобы убедиться, что я лежу не на улице, и снова засыпала. Потом просыпалась от чувства, что я куда-то опоздаю или что-то просплю, но спешить было некуда. Моя жизнь начиналась заново. В ней пока что ничего не было. Я лишилась самого времени. Мне ничего не нужно делать. Завтра — это просто завтра. Потом меня снова посетила мысль о том, что я так и не дошла до одного из двух исходов. Но тут же я услышала плач ребёнка.
Это произошло ранним утром. За окном ещё было темно. Я обернулась и увидела кроватку. Я почувствовала, что вспотела, и стянула с себя толстовку, оставшись в чёрном топе. Поднявшись, я подошла и взяла ребёнка на руки, чтобы успокоить его. В доме никого не было. Я стала расхаживать с ним по тёмной комнате и убаюкивать. Вдруг я почувствовала, что кто-то дотронулся до моего плеча. Я обернулась, но никого.
Я так и не поняла, что за выбор привёл бы меня к смерти на улице. И почему этот путь отказ от юности. Мне это было уже неважно. Чуть позже я снова легла немного подремать, а потом меня разбудил Миша.
XII
Днём мы выехали из города. Я все ещё была слаба, потому спала на заднем сиденье. Лишь изредка открывала дремотные веки, и яркий, зимний, серый свет бил мне в глаза. Сквозь блики я сначала видела опустошённый город со сгустившемся смогом, а потом уже спокойные снежные поля.
Миша увёз меня из города, пока переворот не завершится. В тот день все выжившие из юношей покинули столицу. Нам нужно было переждать.
Проснулась я уже вечером. Круглая и застывшая луна висела над лесами. Мы ехали по какой-то одинокой разбитой дороге, проезжая ямы и подпрыгивая на кочках. Когда я поднялась, то увидела, что на ней даже не было дорожных полос. Миша на меня посмотрел через зеркало заднего вида и улыбнулся глазами. Я села посередине и облокотилась об плечо переднего пассажирского сиденья.
— Миш, а мы той дорой едем?
— Да, я это… просто хочу более незаметно тебя довести.
— Мне кажется, я бы могла переждать
