второй, потом третий, а писарь, как заговорённый, вертелся среди распростертых на земле тел и орудовал своей рогатиной, все время поглядывая на князя.
Битва распалась на отдельные очаги, и в одном из них, рядом с великим князем сражался никому не известный монастырский послушник писарь Ивашка, с каждой минутой теряя силы, крича, задыхаясь от усталости, но не бросая свой пост. Да и отступать было некуда. Для него в этот момент всё Куликово поле сжалось до крохотного пятачка, вытоптанного собственными и чужими ногами до чернозёма, стремительно рдеющего от пролитой крови. Ивашке было важно не поддаться, не отступить именно на этом клочке земли, а коли суждено сгинуть, так захватив с собой побольше недругов.
Взгляду открылась мрачная в своей жестокости картина — тяжело поднимающиеся и стремительно падающие мечи, разлетающиеся в щепки щиты и копья, сминаемые доспехи, терзаемые металлом тела, а над всем этим хороводом душегубства — многоголосые стоны и крики, сливающиеся в однообразный тоскливый вой.
— Держать строй! — басом крикнул прикрывающий князя ратник в добром зерцальном доспехе и через мгновение захрипел, выронив меч и судорожно хватаясь за оперение стрелы, торчащей из горла.
— Держать… — подхватил команду витязь постарше и пошире в плечах, занимая в строю место убитого и сразу же рухнув рядом со своим товарищем.
На их тела сверху валились бездыханные враги, на тех — новые ряды русских воев.
— Держитесь, братцы, — отчаянно орудуя обрубком размочаленной, иссеченной деревяшки, орал Ивашка, — сейчас наши ударят! Воевода Боброк скоро придёт — легче будет!
Однако легче не становилось. Против каждого русского воина, как из-под земли, вырастало двое, трое врагов. В очередной раз защищая всадника от разящей стали, взвился на дыбы княжеский конь, но не успел копытами коснуться земли, как несколько ордынских копий достигли груди и щита Дмитрия, выкинув его из седла.
— В круг! — властно скомандовал кто-то у Ивашки над ухом, — защищать князя!
Стена червленых щитов сомкнулась, оставив писаря внутри рукотворной крепостицы. Ивашка повернулся к обладателю зычного голоса. Рассеченная в нескольких местах кольчуга, помятый шлем, всклокоченная, измазанная кровью борода и дикие, выпученные глаза… Это лицо он видел в монастыре, составляя роспись по заданию воеводы Боброка-Волынского: кто-то из князей белозерских, уряженных в Большой полк. Стало быть, он уже вступил в сечу. И белозерцы, оказывается, знали, где сражается великий князь, пробиваясь к нему на помощь. «Все они — каргопольские, андомские, кемские — все двенадцать князей славного рода белозерского погибнут», — пронеслись в ивашкиной памяти строки монастырского синодика… Все до единого…
— Малой, — встряхнул писаря за плечо воевода, — бери отрока моего, кладите князя на щит и тащите к лесу. Возьмём вас в круг, будем держать татаровей, сколько сдюжим… А ну-ка, чадь, собрались! Не посрамим честь и славу отцов и дедов наших! — обратился он к своей дружине.
Медленно отступая и смещаясь к флангу, по Куликову полю ползла черепаха с панцирем из русских щитов. В ее центре, надрываясь от напряжения и спотыкаясь, двое юнцов несли тяжелое, одетое в доспехи тело великого московского князя. Сердце колотилось, пот заливал глаза, копейные древки, из которых были слажены носилки, вырывались из рук. А вокруг бушевала сеча… За ивашкину возможность добраться с князем до спасительного леса отдавали свои жизни белозерске ратники, сомкнувшие ряды, построившие живую стену вокруг драгоценной ноши. Со всех сторон красную черепаху заливали волны чёрной степной стихии, разбивались о волнолом полуторасаженных копий, отходили и накатывали сызнова, каждый раз оставляя на месте столкновения распростёртые на земле вражеские тела, застывшие неподвижно, словно камни. С каждым ударом черепаха вздрагивала, замирала, словно переводя дух, а затем продолжала свой натужный путь, уменьшаясь в размерах. Березовый перелесок всё ближе, но и прорехи в черепашьей броне — обширнее, а движение — медленнее.
Черепаха брела, изнемогая от наседающих врагов, и не знала, не видела, как упал великокняжеский стяг, и панический вой — «господина нашего убили!» — пошел по рядам, как подался назад Большой полк, и лишь отвага, стойкость владимирских и суздальских воинов во главе с князем Глебом Брянским и воеводой Вельяминовым позволили сдержать Мамая в центре. Защищавшие князя не видели, как тяжелая ордынская конница смяла левый фланг, как бросился на подмогу князь Дмитрий Ольгердович со своей дружиной, сумев задержать супостатов, но не в силах выправить положение. На этом участке сгрудилась вся лучшая латная мамаева кавалерия, все его самые опытные и многочисленные тумены. Построившись уступами, они рвались довершить удар по русской армии. Левый фланг нашей рати медленно подавался к Непрядве, открывая войску Мамая путь в тыл нашим основным силам. Так разжимаются мышцы руки под чрезмерным грузом. Почуяв слабину, все резервы ордынцев устремились на полк левой руки. Казалось, степняки вот-вот опрокинут измученных русичей и довершат окончательный разгром.
* * *
— Давай-ка теперь сам, друже! — юный ратник, сын белозерского князя, помогавший Ивашке нести Дмитрия Ивановича, остановился, аккуратно положил на землю носилки из щитов и копий, ловким движением выхватил меч и направился к остаткам белозерской дружины, возглавляемой его отцом.
— Только не останавливайся! Тащи князя в лес! — крикнул он Ивашке и посмотрел таким умоляющим взглядом, что писарь всхлипнул, вцепился в княжеский плащ и поволок свою ношу под сень ближайшей, сломанной у самого основания березки. Тянул, выбиваясь из сил, и надеялся, что выполнит порученное ему дело и сразу же вернется на помощь к этому островку ратников, ставших всего за четверть часа самыми родными и близкими людьми…
— Держитесь, родненькие, только держитесь, — шептал он, упираясь ногами в землю, и слезы катились из глаз, мешая смотреть, как очередная чёрная волна накрывает отряд белозерских дружинников, закручиваясь вихрем вокруг них, и откатывается, оставляя за собой разбросанную по земле бездыханные тела.
* * *
— Вели трубить атаку, воевода! — рычал на ухо Дмитрию Боброку-Волынскому двоюродный брат великого князя Владимир Андреевич, уряженный в засадный полк, — труби наступ немедленно, ибо измена великая — стоять и смотреть, как погибают нещадно избиваемые измаилтянами русские полки!
Ничего не отвечая, Боброк смерил нетерпеливого князя тяжелым взглядом и отвернулся, обводя глазами безрадостную картину, складывающуюся на поле боя. Он сам прекрасно понимал, что разрубленный на куски кинжальным ударом полк левой руки погибал. Сохранившиеся дружины отступали к реке. На поле боя оставались ощетинившиеся копьями островки обреченных русичей, со всех сторон окружённые ордынцами, выбирающими наиболее удобный момент для нанесения последнего удара. Рукотворные водовороты из степных всадников завораживали своей беспощадной неотвратимостью, отточенным боевым порядком, словно и не люди это, а бездушные посланцы преисподней, вурдалаки, не знающие страха и усталости, обуянные жаждой крови.
— Воевода! Смотри! — голос серпуховского князя сорвался, когда посреди
