узнала, о чём конкретно они говорили? — шепчет мама.
Самое интересное, что нам с ней для чаепития мама ставит обычные ежедневные кружки, как бы спасая лучший сервиз от коричневых чайных разводов.
Проявив непослушание, беру чашку из набора. Какому-то Ткаченко, значит, золотая каёмочка, а мне — мишка, летящий на красном шарике?
— Я тоже хочу красивую чашку.
— Обойдёшься, Ульяна, не капризничай, — отбирает мама и ставит красоту на место.
Надувшись, сыплю себе сахар в старую слегка поцарапанную кружку.
Слышно, что доктор смывает воду.
— В любом случае моя подруга в него влюблена, а это, сама понимаешь, табу!
— Я тоже была влюблена в Фредди Меркьюри в молодости, и что, остальным женщинам нельзя было на него смотреть?
— Это не то же самое, мама! — морщусь, скривившись.
— Почему? Почему она столько лет молчала? Насколько я помню, её сыну лет семь, не меньше. Увидела красивого успешного мужика, с которым бумажки дыроколила в папином кабинете, и, дабы убрать тебя из прямых конкуренток, придумала, что у них общий ребёнок. Пока тест ДНК не увижу, в жизни не поверю! — продолжает шептать. И раз — кулаком так по столу!
— Тебе надо было следователем в прокуратуре работать, а не преподавать в изостудии. — Двумя здоровыми пальцами вытираю лицо. — Аж заплевала меня от негодования.
Дальше мы резко замираем.
— О чём шепчетесь, красавицы? — Возвращается доктор на кухню.
— О том, каким автобусом вам лучше в центр поехать, Константин Леонидович. С восьми здесь весь транспорт ходит очень регулярно, так что проблем у вас не будет, — широко ему улыбаюсь.
— Ха, — усмехается доктор и садится на своё место.
Так и не застегнув рубашку. Меня это отчего-то очень нервирует.
Глава 14
— Ну ладно, мне пора! — Неожиданно резко бросает нас с Ткаченко мама, заканчивая чаепитие и оставляя всю посуду на столе.
— А кто мне убрать поможет? — возмущаюсь я, глядя на то, как родительница натягивает туфли в коридоре.
В этот момент доктор Ткаченко тоже поднимается с места.
— Я помогу, Ульяна Сергеевна, не волнуйтесь, — и смотрит на меня, как кот на сметану, почти что облизываясь.
О да! Он поможет! Он сейчас так поможет, что я останусь, как подруга — с ребёнком на руках. Хорошо, что, когда он уснул, я сняла то кружевное безумие и надела скромную белую домашнюю маечку и серые хлопчатые штаны. Но рядом с доктором Зло даже эта одежда кажется распутной.
Как только мама захлопывает дверь, я прямо физически ощущаю, как страсть к этому мужчине настырными горячими касаниями трогает мой затылок, заставляя пульс учащаться. Начинаю суетиться. Мечусь туда-сюда между мойкой и столом.
— Ну что же, доктор, вам тоже пора, — намекаю как можно интеллигентнее.
А он берёт сахарницу в руки, переносит со стола в зону у мойки, но смотрит прямо на меня. И ещё жарче, чем до этого.
Градус возрастает. Влечение делает меня совсем идиоткой. Не соображу, куда прятаться. Под стол — не вариант. Дверь в туалет всё равно взломает.
— Поймал, Ульяна Сергеевна! — Хватает меня за талию и, усевшись на табурет, плюхает к себе на колени, хрипло выдыхая: — Сопротивление бесполезно.
У него две руки, у меня — ни одной. Силы неравны. Ткаченко явно не привык размусоливать и, развернув моё лицо за подбородок к себе, тут же находит губы. Тело вспыхивает миллионом огней. Его поцелуи такие же соблазнительные, настырные и горячие, как и он сам. Доктор аж хрипит от удовольствия, мучая мой рот. Наглый язык пьянит, облизывая и толкаясь. И, пока я пытаюсь сообразить: мне это очень нравится или очень-очень-преочень, — доктор давит по газам. Одна рука ложится на грудь, другая скользит под резинку штанов, прямо в трусики. Сосок под его умелыми пальцами мигом каменеет. Меня сто лет никто не ласкал, поэтому тело реагирует постыдным водопадом.
— Какая ты влажная для меня... — Тяжело дыша, переходит ото рта к мочке уха и теребит при этом сосок, играя с ним и сладко пощипывая.
Не успеваю за ходом событий. Пытаюсь хоть что-то контролировать, но его сильный неугомонный палец проделывает несколько раз путь вдоль моего набухшего цветка до точки наивысшего наслаждения, дразнит, возбуждая. Стараюсь произнести решительное «нет», но, когда доктор умело разводит мои губы и ныряет внутрь, изо рта вылетает бойкое «да».
И неожиданно притяжение нашей планеты исчезает. Вдруг становится легко, точно в невесомости. И хорошо, как в раю. Надо перестать с ним целоваться, не давать грудь и сжать ноги покрепче. Но как это сделать? Если тройное удовольствие наступает, забрезжив на горизонте и стремительно приближаясь в виде гигантского цунами. Мне приятно! Мне просто охренительно приятно! Мне так нравится то, что он делает, что весь мир кружится и вертится красноватыми витками, унося меня в дальние дали.
Всё происходит очень быстро. Всего за несколько настойчивых толчков и трений меня начинает бить в конвульсиях оргазма, а доктор наслаждается зрелищем, целуя мой подбородок и щёки, продолжая умело ласкать грудь.
Голова с трудом соображает. Волна откатывает, а Ткаченко сладко шепчет на ушко:
— А теперь
