крикнули из их рядов.
— Молчать! — кричал заведующий. — И чтобы у меня не было больше этого, а то я до вас доберусь, неумытые рожи!.. Марш по местам.
Я шел и думал: это, наверное, дочки кабатчика да лавочника наябедничали на нас. Они все такие. Косички с бантиками, белые фартуки, а врут как черти.
Предположение мое оказалось близко к истине. Возвращаясь как-то из школы, наши ремесленники повстречали разряженных в пух и прах дочек местного купца с мамашей.
— Ах, какие нарядные барышни! — подмигнув, сказал Лопухов, лучший наш полировщик.
— Нахал! — ответила мамаша.
— Ах, какая воспитанная барышня! — продолжал Лопухов восторгаться.
— Шантрапа! — ругалась купчиха.
— Ну что за милая мамаша, прямо ангел!
Что на это ответила купчиха, было не слышно, так как ребята ушли уже далеко, но «оскорбленная» мамаша зашла в гимназию и наговорила на нас начальнице. И вот по городу пошли «легенды» — ремесленники бедным собачкам выжигают глаза каленым железом.
7
Зима. Мороз. Окно в мастерской запушило толстым слоем инея. Чтобы согреться, ребята старательно работают. Иногда они подходят к плите разогреть клей, развести краски, погреть доски перед склейкой. Немного задерживаются у топки: так приятно погреться у огонька.
Работа увлекает. Остро наточенный и хорошо прилаженный инструмент в умелых руках делает чудеса. Для нас рубанок, фуганок, стамеска не просто инструмент. Нет, это живые существа. У каждого свое лицо, свои повадки, свой характер.
Шерхебель — маленький, злой, грубый грызун. Он бесцеремонно и резко вгрызается в дерево, сшибая сучки и кору.
Рубанок успокаивает взбудораженную шерхебелем поверхность и сглаживает все неровности. Он упрямый и настойчивый, везде достанет, все подгонит под свою линию; ходит он с присвистом, выбрасывая кудрявую стружку. «Шш-фюить, шш-фюить!» Иногда поперхнется и начнет уморительно прыгать. Тогда его надо поправлять. Наладил — опять пошел!
Шлифтик — щеголь. Походка у него легкая, голосок мягкий и вкрадчивый. С шерхебелем он и знаться не хочет, он с ним избегает встречаться. Его неизменные подруги — воздушная пемза и аккуратненькие шкурки. Шерлак и шпаклевка — его случайные друзья. Он их только терпит, но не любит, предпочитая обходиться без их общества.
Фуганок — медлительный и важный, держится особняком, не любит шлифтика, своего ближайшего родственника, за его легкомыслие и малый вес, но из-за нужды с ним «водится», в некоторых случаях они пытаются неудачно заменить друг друга. С материалом фуганок обращается деликатно, вежливо. Не рвет и не мечет. Голос у него густой, мягкий, приятный. Стружку он старается выгнать как можно тоньше и длиннее, смеется над товарищами, которые не выбрасывают стружку лентой. Уважает себя за умение длиннейшие доски и бруски вытянуть в струнку, обработать, как ему нравится; ошибки шерхебеля и рубанка исправляет очень быстро, решительно и больше всего этим гордится. Но руки может намаять своему хозяину изрядно, о чем он и не подозревает.
Зензубель, отборки, сверла, стамески — важная и тонкая публика. Путать их — страшная обида им. Ни один инструмент не терпит невнимания к нему, а эти особенно. С ними держи ухо востро и гляди в оба.
А пила? Ой, сколько она испортит крови, пока научишься ею двигать в желаемом направлении. Но зато, когда изучишь ее повадки, она по твоему желанию делает чудеса. Легко, свободно и всегда с песенкой идет на любой приступ. За небрежность жестоко мстит, царапается, кусается острыми зубьями и цепляется за что ни попало.
Материал — дерево, липа, дуб, береза, клен, орех.
Липа — белая, мягкотелая, рассыпчатая, податливая красавица.
Береза — характером потверже и не так податлива, но уж зато, обработанная, приобретает вид мужественной, суровой красоты.
Клен — добрый молодец, твердый, стройный, в красивом наряде с мраморным отливом, с разводами в коричневую полоску.
Дуб — упрямый и тяжелый, но на него положиться можно: не подведет.
Орех — редкий праздничный гость. Очень нарядный. Весь-то он в пятнышках, дырочках, точечках, морщинках. А попробуй тронь! Он покажет себя! И откуда что возьмется. Как в сказке: ударился об землю и встал передо мной, как лист перед травой, цветистый, степенный красавец! Под него уж трудно подделаться...
Ильма — это девка-чернавка. А не поленись — отделай-ка ее! И хрупка-то она и дряблая будто, а вот теперь она и дубу под стать, словно сестра родная.
Сосна! Это так и поит тебя своим смолистым ароматом. Когда над нею работаешь, будто в бору гуляешь. Ткнешься лицом в мягкие душистые стружки и все на свете забыл, сам стал сосной, сучочком ее. Это матушка родная, любимая. Самое ласковое, самое доброе и щедрое дерево. Чего из нее только не сделаешь: и грубый стол и тонкий ларчик.
8
Шумит мастерская. Поют пилы и рубанки. Ухают и ахают молотки с киянками. Кипит работа. Дерево поворачивается на верстаке то одним, то другим боком или вертится в головокружительной скачке на токарном станке.
«Ш‑р-р‑р», — летят вихрем стружки.
— Кто взял малку с ярунком?
— Дежурный, клею!
Ребята снуют взад и вперед. Одни доски подготавливают, другие фугуют, третьи клеят щит... Здесь сосна превратилась в раму, там растет этажерка.
Лопухов полирует. Увлекательная работа. Крышка черная, покрыта лаком. Будто гладко. Чисто, блестит! Но это что! Работа еще не кончена. Лопухов берет вату, наливает на нее политуру, завертывает в чистую тряпку и смазывает ее деревянным маслом. Засучивает рукава, расставляет ноги, нагибает голову и кружит в воздухе рукой, не касаясь крышки. Потом с налету — раз на крышку! И, не останавливаясь, пошел снова кружить по ней быстро, ровно, спокойно. На крышке — следы кругов. Лопухов все кружит, меняет тряпку раз, два, добавляет политуры и масла. Следов все меньше, и через час, через два — яркая зеркальная поверхность. Он глядится в нее, улыбается и поправляет волосы, спустившиеся на потный лоб.
Подходит старший мастер:
— Хорошо, хорошо, Лопухов. Будет пока. А если потускнеет, снова начинай.
— Дежурный, краску приготовь!
— Давай болванку!
— Что там за собрание? — кричит мастер. — Андреев, что ты потерял?
— Палец он отрубил и никак не найдет в стружках...
Андреев, намотав на руку фартук, ползает на коленях и ищет в стружках
