бить дрожь, сводя на нет кратковременный прилив храбрости.
Исольда вдруг выдернула меня из секундной невесомости, схватив и повалив на землю, толкнув всей своей массой. Я тяжело грохнулась в пыль на четвереньки. Что-то хрустнуло, я взвыла от боли. Честная плата за магию.
Дерево застонало, затрещало, а потом горящая ветка больше моего роста вдруг рухнула вниз, точно на то место, где стоял Кассиус Редбрук. Я одна стояла достаточно близко, чтобы услышать короткий вскрик боли, превратившийся в гортанный стон, а потом в тишину.
Все зашумели, засуетились, не обращая внимания на нас с Исольдой: побежали за водой, чтобы потушить огонь, попытались затоптать пламя вокруг дерева и оттащить ветку от Кассиуса.
Поздно. Он был уже мертв.
Подниматься с земли не хотелось. Хотелось только свернуться, сжаться и лежать, пока мои кости не рассыплются в прах. Все эти годы, даже когда люди узнали мою тайну, меня оберегало только одно: я была относительно безобидна.
Теперь никто не посмотрит на меня и мою семью так, как раньше.
Но Исольда почему-то не бросила меня. Она заставила меня встать и потащила сквозь толпу, мимо еще горящего дуба, по пыльной дороге к нашему дому на окраине города. Примыкающая к нему лавка отца была открыта, но по обыкновению пуста.
Потом, пока мама вправляла мне вывихнутое запястье, пришлось рассказать, что произошло. Лица родителей застыли от страха. Мы с Исольдой отправились в постель и, притворившись спящими, подслушивали, как родители тихо рассуждали, что пора собирать вещи и уезжать из нашего единственного дома.
Это моя вина.
Моя, слишком большая для четырнадцатилетнего подростка, вина.
Люди меня никогда особо не любили — даже до того, как узнали, что я подменыш. Если честно, даже странно, что целых десять лет люди не понимали, кто я. Мой взгляд всегда был слишком пристальным, слишком напряженным для ребенка. Я пугающе быстро запоминала новые слова, опережая сестру. Мои руки постоянно двигались — теребили юбку, ловили волосы Исольды, шарили по воздуху в поисках прикосновений. Я плакала, и никто не понимал причины. Я бродила по полям среди цветов выше моего роста.
Но даже несмотря на богатый словарный запас, я до десяти лет не могла разговаривать ни с кем за пределами семьи. Как я ни старалась, слова застревали в горле, словно залитые клеем. Как будто все вокруг владели непонятным мне шифром и ненавидели меня за то, что я не могу его освоить.
А может, меня ненавидели за то, что всегда в глубине души чувствовали, что какая-то часть меня — фейри.
Следующим утром, пока я лежала клубочком в постели, в нашу дверь ломились люди с серьезными лицами. Слов было не разобрать, но интонации говорили сами за себя: отдай нам подменыша. Нужно отвечать за содеянное.
Я слышала, как родители с ними спорили. Мой худощавый отец загораживал проход, чтобы никто не вошел в дом. Я ребенок. Это был несчастный случай. Они не имеют права.
Люди ушли, но мы знали, что они вернутся.
Мы с Исольдой забрались на наше любимое дерево, я несколько часов проплакала у нее на плече, а потом она велела мне взять себя в руки.
— Как мы можем все исправить? — спросила она шепотом, тихим, как ветер в листве.
— Мы — никак, — пролепетала я. — Я все испортила. Тот человек… я…
Это невозможно произнести вслух.
Я убила его.
— Нет! — яростно ответила она и убрала волосы с моего лица, чтобы я посмотрела на нее. — Это несчастный случай. Папа прав. Ты просто защищалась.
Я вытерла нос рукавом.
— Надо было уйти. Лучше бы меня вообще никогда не существовало.
Исольда как будто обиделась.
— Сили, ты же знаешь, что это не так. Я бы сама уже давно убилась, занимаясь какой-то очередной ерундой, если бы не ты.
Мне даже удалось кисло улыбнуться. Сестра улыбнулась в ответ, а потом посерьезнела:
— Ты нужна мне.
Я только покачала головой и отвела взгляд.
— Так нечестно, — прошептала я. — Я не имею права ломать жизнь Мами и Папе. У них должен быть дом и покой. А вот мне как раз стоит уйти.
Внезапно я увидела решение, и меня окутало странное спокойствие.
— Я ухожу, Сол. Сегодня же. Я убегу туда, где меня никто не найдет, а ты с Мами и Папой будешь жить нормально, без подменыша, от которого одни беды. Ничего не говори, я уже все решила.
Она долго молчала. Наверное, поняла, что невозможно убедить меня остаться и позволить родителям разрушить ради меня свою жизнь. Наконец она произнесла:
— Ладно. Но я уйду с тобой. Ты от меня так просто не избавишься, Силс.
— Не называй меня так.
Той ночью я украла воспоминания родителей. Я поместила их в флакончик, и связь между нами лопнула. Наверное, соседи вспомнят, что где-то была какая-то девочка, подменыш, но точно не дочка повитухи и вроде даже не из их общины. Наверное, все — и родители в том числе — решат, что находились под каким-то заклятием, но… это еще в будущем. Борясь с болевым туманом после использования волшебства, мы завели вагончик Редбрука, собрав остатки магии, чтобы взломать его механизм и удрать во тьму.
На следующий день, когда я пришла в себя, мы соскребли роспись со стен вагончика и перекрасили их в зеленый впервые украденной Исольдой краской. И выбросили все пожитки Кассиуса Редбрука в реку. А потом переименовали вагончик, посмеиваясь, что, куда бы мы ни добрались на этой повозке, можно будет сказать, что нас привела туда сама Судьба.
Запястье все еще болит, но глубокая колющая боль теперь превратилась в жжение, рвущее кожу в клочья. И болит уже не только запястье.
Ладонь буквально оледенела до боли, словно промерзла от кожи до тонких косточек.
Это
