про то, что нельзя поддаваться, нельзя потерять лицо, потом ведь себе не простим, не сможем друг другу в глаза смотреть…
— А тебе и не придется смотреть! — азартно выкрикнула Лера. — Ты здесь вообще пятая спица в колеснице! Ты его и не знал почти, тебя никто и не спросит!
Кажется, примерно в этот момент появилась Мирела.
В тот день, перед тем как выйти из дома, Катя в очередной раз набрала ее номер — скорее машинально, без особой надежды. И вдруг, впервые за все это время, услышала Миркин голос. Катя даже немного растерялась от неожиданности.
— Мирка! Как ты? Где ты была? Мы все время звонили…
— Да я тут… Я в Ленинград ездила… к родне…
И что-то еще об этой родне, что надо было срочно, только что вернулась… Как назло, было очень плохо слышно, ничего не разобрать.
— Мирка, — кричала Катя, с трудом продираясь сквозь какой-то немыслимый гул и треск, — мы сегодня договорились собраться в Измайловском через полчаса, но тебе, наверно, не до того?
Снова шум, треск, Катя с трудом догадалась, что Мирела спрашивает: «В обычном месте?» — и прокричала в ответ:
— Да! Где всегда! Ты придешь?
Из следующей фразы она уловила слово «попозже» и сказала:
— Хорошо! Ждем! — очень надеясь, что расслышала правильно.
Все знали, что она придет, Катя, естественно, всех предупредила. И все-таки она появилась неожиданно — просто вышла из-за дерева и остановилась, глядя немного растерянно и да, да — улыбаясь. Длинная, в пол цветастая юбка, узкие ступни в плетеных сандалиях… никогда еще она не казалась Кате до такой степени похожей на настоящую цыганку. В юбке, что ли, было дело? Юбка — само собой… Но тут не только юбка. Тут и поза, и взгляд, косящий и странный, влажный черный глаз — не то Мариулы, не то кобылки, сведенной конокрадом. Это была Катина первая мысль, а вторая: «Только бы она не слышала, что мы здесь наговорили…»
Все повскакали и бросились к ней, Гарик, конечно, впереди всех. И все наперебой, хором:
— Мирка! Мирелка! Мирочка! Как ты?
А она, не переставая улыбаться:
— Все хорошо, спасибо. — И, отвечая на немой вопрос, всеобщее изумление: — Правда, ребята, все в порядке, все будет хорошо. Его не засудят.
Кажется, она именно так и сказала: «не засудят».
Они даже отступили от нее на шаг, как в плохой театральной постановке. Никто не знал, как реагировать на такое. Первым взял себя в руки Илья.
— А откуда такая уверенность — можно узнать?
— Вообще-то не очень можно. Но я вам скажу, вы только Васе не говорите, ладно?
Это прозвучало совсем уж дико. Илья беспомощно развел руками.
— Я ходила к гадалке. Бабушкина подруга. Совсем старенькая, давно уж не работает, но меня пустила, из-за бабушки. Она всё-о знает! Васю скоро выпустят.
— Вы с ней, может, еще и колдовали?
— Может… Только Васе не говорите!
У них с Васькой действительно бывали стычки из-за Мирелкиного увлечения мистикой. Васька это плохо переносил. То есть… стычки — какие там стычки! Васька сказал: брось ты, ради бога, ерунда все это, Мирка сказала: да? ну ладно… — вот и вся стычка.
Все-таки ей в эти дни досталось больше всех, поэтому они относились к ней немножко как к больной, иначе кто-нибудь непременно не удержался бы и наорал на нее как следует. А тут — переглянулись и промолчали.
Самое же поразительное состояло в том, что она оказалась права. Не «засудили» Васю. Не то чтобы совсем выпустили, но и не «засудили», а вместо этого неожиданно выслали за границу. Совершенно внезапно, ночью, без всякого предупреждения, не дав ни с кем попрощаться. И снова была мысль: а как же Мирела? Страшно было за нее: заграница все равно что загробное царство. Но Мирела держалась прекрасно, не унывала — гадалка снова сказала ей что-то утешительное, и она объявила твердо: «Буду к нему пробиваться». Такая у нее была установка. И снова сбылось. Конечно, не просто и не сразу. Но где-то в конце сентября ее выпустили. В конце сентября… То есть неполных четыре месяца… Не срок, конечно. Некоторые ждали годами, а некоторые и вовсе не дождались. Но этим двоим словно кто-то ворожил — Миркина гадалка? Илья говорил: тут что-то, связанное с этой расстрельной историей. Почему-то им проще было выкинуть его из страны, чем разбираться здесь, а почему — нам не понять, тут какая-то особая логика, не человеческая…
Собрание же не состоялось. Его отменили. Причем как-то так — как ни в чем не бывало. Просто на стенке вдруг появилось объявление, что собрание факультета переносится на осень в связи с защитой дипломов. Как будто защита дипломов — это что-то стихийное, внезапно возникшее, о чем раньше никто не подозревал! Но главное — на осень, а они-то заканчивали весной! Иными словами, для них оно отменилось вовсе. Какое-нибудь собрание осенью непременно состоится — по поводу очередного партийного съезда или, скажем, в защиту американских индейцев — да какая, к дьяволу, разница, к ним-то оно уже не могло иметь никакого отношения!
В общем, началось как данс макабр, а кончилось чуть ли не рождественской историей. Обычно бывало совсем по-другому. Но, в конце концов, прав Илья: кто может знать, чем они там руководствовались, на Лубянке, какие подводные течения привели к тому, что все вышло, как вышло.
Хеппи-энд был слегка подпорчен одним фактом: отчего-то после этой истории их компания стала стремительно разваливаться. Тут, конечно, и само окончание университета сработало, новая жизнь, у всех всё по-разному. Но не все же институтские компании на этом разваливаются. А у них — развалилась, солнечная поляночка стояла костью в горле. Не вышло у них, чтоб «один — за всех, и все — за одного». Нет, не вышло.
Утром, прежде чем сесть за перевод, Катя позвонила в больницу. Услышала: «Состояние стабильно тяжелое», — вернулась к компьютеру, попыталась еще попереводить, все без толку. Бесполезно. Необходимо было что-то предпринять, но что? Катя вытащила заложенное в журнал письмо и некоторое время рассматривала его с отвращением. Конечно, все-таки был минимальный шанс, что это идиотская шутка. Но минимальный, прямо скажем.
