десятиклассники и пэтэушники, и все начинается сначала. Создается подвижный, зыбкий, неуправляемый, стихиеподобный слой людей, не устоявшихся в профессиональном и человеческом отношении, обтекающий, будто скалистые острова, постоянный цеховой «костяк», просеивающийся через крупное сито решетки заводских оград.
Ничего худого не ведая о характере Минского станкозавода, но зная характер индивидуальной сдельщины, был уверен: неизбежны острые конфликты в цехе, социально-психологический климат, как теперь выражаются, должен быть суровым. Я ощущал себя академиком Губкиным, задолго до первой скважины предсказавшим сибирскую нефть, математиком, вычислившим никому не ведомую звезду на небосклоне. Ищи, говорил я себе, там это есть, там должно это быть. Ищи именно на лучшем заводе, на самом лучшем, дабы не замутить чистоты эксперимента. На плохо управляемом производстве, привыкшем к грязи, безалаберности и штурмовщине, отыскать подобное — эка невидаль! Но хоть эшелон всякого-разного там нагрузи, не пригонишь его к судейскому столу времени как вещественное доказательство виновности индивидуальной сдельщины. Сочтут, что все это издержки слабого руководства. Скажут: сюда бы хорошего директора, да цеховых администраторов покрепче, пограмотнее, да систем бы, систем побольше! Вот тогда и при индивидуальной сдельщине можно добиваться успехов...
Большой соблазн был найти пороки ее, этой фурии, именно на хорошем заводе, при крепком руководстве, рядом с ЭВМ и современными системами управления.
Гипотеза начинает колебаться...
Разумеется, я не прибегал к каким-либо «детективным» способам познания, не выискивал обиженных, не шептался с ними за проходной. Я был уверен — это есть и открыто всех подряд спрашивал о том, что искал. Маленький карманный диктофон лежал не в кармане, а на столе, призывая собеседников к объективности.
Основная форма организации здесь, как я и предполагал, индивидуальная сдельщина. Стало быть, есть «выгодная» и «невыгодная» работа? Случается, что от «невыгодной» отказываются, спихивают ее на новичков?
— Тут два вопроса, — рассуждает Геннадий Михайлович Колесников, начальник 11-го цеха. — Плохое нормирование — раз и второе — плохая исполнительская дисциплина. Так это понимаю.
Я хочу ясности: верно ли, что «выгодная» и «невыгодная» работа — своего рода спутник, какой-то органический порок индивидуальной сдельщины?
— Ну есть, есть это и у нас, — соглашается присутствующий при разговоре Александр Николаевич Герман, заместитель начальника производства, — один может много заработать, а другой при тех же расценках будет отстающим. От квалификации и личных качеств человека зависит...
От квалификации? Разумеется! Вещь очевидная, да я, простите, не о том. Не получается ли, что одному постоянно дают «выгодное», а другому чаще всего «невыгодное»? Не искривляет ли индивидуальная сдельщина социальные отношения в цехе, возбуждая конфликты, неудовлетворенность, текучесть среди молодежи?
Герман:
— Да, конечно.
Колесников:
— Только это уже на вымирание идет. У нас на заводе, по крайней мере в моем цехе, лет через пять такого точно не будет.
— Тебя самого не будет через пять лет! — смеется Герман.
— Тоже может быть, — добродушно соглашается Колесников.
Стало быть, то, что я предполагал, искал, здесь уже «идет на вымирание»?.. Но позвольте, спрашиваю себя и собеседников, как же может «идти на вымирание», если индивидуальная сдельщина остается? Получается морская вода без соли? Огонь без дыма? Это же ее органический порок! Или не так?
Герман:
— Понимаете, в чем дело... Скорее порок нормирования. При идеальном нормировании ничего подобного не происходило бы. А практически все зависит от руководителя, исключительно от него. Точного нормирования никогда не было и не будет...
Помощник директора по кадрам Нина Михайловна Ходак просит расспрашивать без стеснения: «О заводе я могу рассказывать с утра и до ночи, я здесь с семнадцати лет, после техникума». Работая на станкостроительном, она закончила политехнический институт, потом экономический факультет и факультет организаторов производства в Ленинграде. Разговор с ней я стараюсь вести не в производственном, а в социальном плане, напирая на проблему обучения рабочих кадров. Верно ли, что, когда каждый работает на себя, опытный производственник не очень-то склонен помогать новичкам?
— Ну нет, почему же? — не согласна симпатичная Нина Михайловна. — Он заинтересован. Если к рабочему приставить ученика, то он становится инструктором. И эта форма обучения оплачивается, он получает за это. Значит, ему выгодно.
— Да, получает. Но как сдельщик он может в два раза больше заработать, если не будет тратить время на ученика! Не выглядит ли в глазах станочников помощь новичку некоей ненужной филантропией?
Нина Михайловна решительно качает головой:
— Нет, нет, нет, я с вами не согласна! Так нельзя ставить вопрос. Есть коллектив. Те, кто сегодня учит других, два-три года назад сами у кого-то учились.
И мы, например, не сталкиваемся с такой проблемой, чтобы кто-то отказывался учить ученика. Я даже и примеров таких не знаю. За каждым новичком у нас закреплен наставник. Его даже не в цехе получают, а при поступлении, в отделе кадров. Сразу говорим: вот твой наставник, учись у него!
Гипотеза моя, похоже, трещала по швам. Выходит, Губкин из меня не получился, звездочет не состоялся... Чем же воспользовался Вячеслав Францевич Кебич, чтобы ввести стихию в контролируемое русло?
Нина Михайловна выстроила передо мной формулу из трех «к»: культура — контроль — кадры.
— Видели порядок в цехах? Как у хорошей хозяйки в квартире! Чисто, нигде ничего не валяется... Сауны — только первые ласточки. Будем полностью перестраивать бытовки, организуем парикмахерские. Одному цеху уже сшили рабочую форму, не такую, как у всех, — красивую. И мастерам тоже. Кое-где, конечно, и получше есть, мы ездим, смотрим. Директор был на одном предприятии в Киеве, когда вернулся, так сказал: «Наш завод в сравнении с ними все равно что тачка рядом с космическим кораблем». Он, вы понимаете, не размеры имел в виду. Тут же послал в Киев делегацию специалистов. По их образцу собираемся строить у себя зимний сад: диковинные растения, музыка, столики. Хочешь перекуси, хочешь так посиди, концерт послушай. Или вот... Прочитали в газете статью о бытовом комфорте на заводе в Вильнюсе, тут же снарядили делегацию в Литву. Они там довели до высшего класса свои бытовки. Мы у них многое подсмотрели, будем у себя делать.
Чистота да красота — козыри сильные, это я понимаю. Культура может породить особое отношение к своему предприятию, гордость, чувство умиротворения, радости.
— Чисто у нас в цехах, очень чисто, — повторяет Нина Михайловна. — Если кто намусорит, сразу ему крестик[1]...
Я полюбопытствовал, что сие означает?
— Раечка! — крикнула вместо ответа Нина Михайловна. — Покажи-ка товарищу карточку! — И мне: — Вот это имеет у нас каждый.
