братом, и их женам, и детям. Кариме купил много серебра и нарядов. Они жили очень дружно. Жена всегда плакала от счастья, рожая ему детей. У них было три девочки и мальчик, старший, Ваха.
Где-то далеко от их дома гремела война. О ней говорили осторожно и мало, но она чувствовалась. Даже овцы привыкли к шуму пролетающих мимо военных вертолетов, не разбегались, как это было поначалу. В райцентре было много людей в форме, Канукоев не любил ходить туда, словно боялся какой-то нежданной встречи. Сам же себя утешал, стоя у зеркала: кто опознает в нем, уже начинающем седеть, двадцатилетнего юношу?
Он так хотел, чтобы прошлое забылось навсегда, но оно не забывалось. Снились родители, братья, сестры. Смотрел на горы, на мутные воды речки, а видел родное село, родной сад, и с годами почему-то все чаще и чаще возвращала его память в отчий дом. И он ловил себя на мысли, что больше страшится не встречи со старым знакомым или родственником, а именно этой памяти.
Дни Аслану нравилось проводить с отарой. С ней он поднимался высоко, к пастбищам, где не только росла разнообразная и сочная трава, но и хорошо были видны горы, как раз те, по которым он бежал двадцать лет назад. Не однажды Аслан – он уже как-то сам стал забывать свое родное имя – подгонял овец вплотную к тому месту, где толстый слой камней сдвинулся с вершин и похоронил под собой пещеру, изменившую его жизнь. Трудно сказать, как сложилась бы его жизнь, не появись в ней Бекхан, Булат, Арби, а вслед за ними новое имя, жена, дети. В этой новой жизни хорошим было все: работа, достойные родственники, уважение. Пусть так и будет. Пусть навсегда окажется потерянным и для него, и для других людей тот зеленый ранец, лежащий под камнями…
Летело время. Ушли под могильные камни старик и Патимат, Халим с семьей уехали жить под Дербент, где пустовал огромный дом родителей его жены, – хватит, наработались, пора о душе думать, об отдыхе. Там сад, виноградник, там институты, куда поступили учиться дети.
В общем, остались они с Каримой хозяевами старого дома. Достаток полный – работа есть, хорошая отара, огород, машина, – ну, чего ж не пожить настоящим и не помечтать о будущем? Он никуда отсюда уезжать не собирался, но детям готов был дать все. Вот сын Ваха – полюбил борьбу, посещает секцию, дома почти не бывает, то сборы, то соревнования. Не курит, не пьет, книги читает про веру, про ислам. Что ж, пусть в спорт идет. Шестнадцать уже. Сын крепкий, возможно, станет чемпионом!
Как-то ближе к вечеру сын пришел возбужденный, глаза горят:
– Папа, с тобой Учитель пообщаться желает, он говорит, у меня есть задатки!..
Хорошо у Аслана на душе. Надел на себя чистую рубашку, костюм и поехал с сыном в тренировочный лагерь. Там такие же по возрасту, как и Ваха, вежливые, сильные, уверенные в себе. У палатки остановились, и Ваха сказал:
– Заходи, он здесь тебя ждет.
– Как зовут-то хоть его?
– Булат Валидович.
Зашел Аслан со света в полумрак, хозяина палатки плохо видно, разве что контуры.
– Здравствуйте, Булат Валидович!
Тот шагнул так, чтобы лампочка осветила его лицо, и произнес:
– Ну, зачем же так официально. Можно просто – Булат. Мы ведь когда-то с тобой были хорошо знакомы, Муса Забайраев…
4
В палатку никто не входил, говорить им не мешали. Забайраев поведал, что с ним произошло после неудачной атаки на военный городок и падения в реку. Булат о себе ничего не рассказал, хотя у него тоже за это время произошло много чего интересного.
С Дудаевым он был, можно сказать, до его последних дней, только по ряду обстоятельств не стоял рядом с президентом Ичкерии, когда авиабомба прервала его жизнь.
После этого Изгоев уехал за границу. Он уже понял, что ни Масхадов, ни кто другой не решат тех политических и духовных задач, которые служили его идеалом.
А эти идеалы были отличны от принятых традиционным исламом. Еще в юности, когда он лишь начал читать, уже осознанно, нужные, как ему рекомендовал отец, Валид Изгоев, книги, многие их строки вызывали у него недоумение. К примеру, он восторгался героями, их было триста тринадцать, когда истинные мусульмане победили безбожников в битве при Бадре.
Хасан ал-Басри, великий богослов и знаток хадисов, предшественник суфизма, говорил: если бы герои той битвы увидели нас сегодняшних, они бы подумали, что нам не нужно благо, то есть что мы далеки от религии, ибо непоколебимость, упование на Аллаха, невиданная обращенность к нему и были единственным источником их силы. Они забыли все, кроме Аллаха, потому и стали победителями в этой битве.
После нее надо было, конечно, и Булат не сомневался в этом, продолжить победные шествия, начать завоевывать весь мир. Пророк Мухаммад тогда сказал: «Мы вернулись с Малого Джихада – к Великому Джихаду». И отец подсказал, что Великий Джихад и есть призыв к большой войне с неверными. Но знакомые имам, а потом и аятолла трактовали слова пророка иначе: Малый Джихад – битва, вооруженная война, Великий Джихад – мирный труд. Булат все же больше верил отцу и потому решил, что Мухаммад, да благословит его Аллах и приветствует, ошибся, он ведь лишь пророк, а не сам Аллах, но потом прочел, как тот однажды проснулся и, увидев спящего с ним котенка, отрезал часть своего халата, чтобы не потревожить животное. Как это, подумал Булат, – считаться с таким малым при совершении великих дел?!
Дальше – больше. Аллаха справедливо называют спасителем человечества, но Булат все увереннее считал: спасение это достигается путем завоевания, чтобы люди истинно боялись Всевышнего, он должен жить в сердце каждого. А для этого надо сделать так, чтобы ни у кого не было соблазна поклоняться другим богам.
Он готов был смириться и смирялся с тем, что шахиды, вооружаясь «поясом смертника», взрывали вместе с собой женщин и детей, взрывали себя за деньги, которые выплачивали их родным, что под черное знамя становились нередко проходимцы, искатели приключений, насильники, убийцы… Потом это все пройдет, думал Булат, главное сейчас – победить…
Такие мысли были у него до гибели Джохара Дудаева. Потом отец посоветовал ему уехать. Он встретился с людьми, о которых тот говорил, увидел, как и чем живет Запад, Восток. Увидел, что мир огромен, и понял, что в масштабах крохотной Ичкерии такие проблемы не решить, надо раскачивать мировые устои.
