карты, поджигаемые с четырех углов.
И тут она допустила роковую ошибку. В тексте, который она зачитывала, говорилось о том, что сжигались давно аннулированные карты страны, она же, оговорившись, сказала: сжигались карты давно аннулированной страны. И это высказывание означало именно то, что оно означало.
В руках еще уцелевшего населения горящей страны застыли ножи и вилки. Картофель с петрушкой, маринованные огурчики и поджаристые куриные гузки застряли непережеванными в разверстых ртах. Все как один сидели, уставясь перед собой, и молчали. И от этого тишина наступила в стране такая, что не услышать ее было невозможно. Общее безмолвие было сильнее слов. Это заметили сразу все венгры, и в силу такого счастливого стечения обстоятельств у них возникло общее мнение о наступившей в стране тишине. Окна в домах были распахнуты настежь.
Каждый слышал собственное молчание, не отличавшееся от молчания соседа. Ведь молчание не мешает другому молчанию. А поскольку у каждого было не по одному соседу, то каждый ощущал в себе ту же самую тишину, которую ощущали в себе и его соседи. Молчание одного венгра становилось молчанием другого. В конце концов оно стало настолько общим, что уже и не отделить было, где чье молчание.
И тогда за этим всеобщим безмолвием все расслышали гул полыхающего пожара. Ведь безмолвие может нарушить лишь звук. Никто из венгров не проронил ни слова. С этой минуты, к общему счастью, каждый думал о том же, о чем остальные.
Только бы не иссякла в колодцах вода…
Путешествие вокруг дикой груши
A helyszín óvatos meghatározása [2000]. Первая публикация: Звезда. 2011. № 3.
С тех пор как я поселился близ этой огромной груши, мне не нужно сниматься с места, чтобы увидеть что-то вдали или заглянуть в прошлое.
Листья на дикой груше маленькие, округлые, густо усеивающие ветки. Покрытые этой блестящей и жесткой, будто воловья кожа, листвой, ветки груши склоняются до земли, а главные ветви вздымают к небу правильной формы шаровидную крону, которая задерживает тепло, просеивает свет и разбрызгивает окрест осадки.
На холмах гряды Гёчей, что на юго-западе Венгрии, на юго-восточных их склонах, подобные одиноко растущие дикие груши отнюдь не редкость. С конца августа и до начала октября они обильно устилают скудную почву своими вяжущими плодами. Из паданца местные гонят палинку и готовят уксус — и то и другое отменного качества.
Бичом дикой груши является ее плодовитость.
После летних ливней, когда растения уже не способны впитать в себя еще больше влаги, опорные ветви под весом плодов иногда отламываются и срываются вниз. Кроны после таких летних катастроф теряют форму, становятся уязвимыми, но и в столь изуродованном и потрепанном состоянии могут существовать веками. Наша гигантская груша свою крону все-таки сохранила. Arbor excelsa — выдающаяся представительница вида, как сказали бы на профессиональном языке лесники. Правда, однажды сонную послеполуденную тишину разорвал оглушительный треск, и почти одновременно болезненно содрогнулась под ногами земля. Когда я выскочил, чтобы посмотреть, что стряслось, на земле уже валялся отколовшийся от ствола огромный боковой сук. Я даже не сразу смог осознать всю глубину трагедии. Казалось, у дерева с корнем вырвали одну руку. Сук я распилил, и осенью он превратился в тепло изразцовой печи. Его отсутствие доставляет мне боль до сих пор. Глядя на дерево, я стараюсь не замечать на нем шрама. Хотя лет через десять другие ветки почти затянули своей листвой прореху на кроне. Наша дикая груша, можно сказать, сама знает, что и когда ей делать. Мало-помалу она восстанавливает свое совершенство или, по крайней мере, его иллюзию.
Наша груша — пишу я второй уже раз, хотя никогда не считал ее своей собственностью. Скорее наоборот. Я считаю великим счастьем, что уже двадцать лет могу жить рядом с нею, могу, оторвав взгляд от рукописи, видеть ее покрытой цветами, густой листвой или — месяцы напролет — совершенно голой.
Самые старые из моих соседей рассказывают, что в годы их молодости летними вечерами, когда долго не спадает жара, под деревом собиралась вся деревня. Стало быть, дикая груша имела внушительные размеры уже и лет восемьдесят назад. До недавнего времени, пока дом не был огорожен, пожилые сельчане устраивались с пивом за нашим белым садовым столиком и за полночь вели под деревом свои тихие разговоры. А надо сказать, что под такими громадными дикими грушами даже в самое пекло воздух всегда чуть прохладней. Но всех этих стариков теперь уже нет в живых. Кстати, следует пояснить, что когда местные говорят «деревня», то понимают под этим не населенный пункт с конкретным географическим наименованием. Для них это синоним мира, как для французов, когда они говорят: tout le monde, все, весь свет. Деревня — это и есть все, а если кто-то в этот круг не входит, то, естественно, не имеет отношения и ко «всем». В определенном смысле они ведут себя подобно жителям Спарты, Лесбоса, Афин и других греческих полисов, которые всех, исключая себя, считали варварами. Или некими животноподобными существами, которые не знают и не почитают их богов, не знают толком их языка, — словом, нелюдями. Примерно так вела себя рекрутированная из немецких, польских, венгерских, чешских и итальянских наемников средневековая армия, которой предстояло помериться силами — кстати, совсем недалеко от деревни — с грозными турками. В ночь перед битвой разноплеменные воины так перессорились, что повернули оружие друг против друга. Они не могли стерпеть, что другой вместо нормальных слов издает какие-то звериные звуки и не понимает нормального человеческого языка. Перебив и разогнав друг друга, они открыли путь свирепому врагу, который за несколько веков почти дотла разорил эти края.
Здесь, у нас, к реальному миру, то есть ко «всем», относится только народ ближних деревень, а население дальних в этот мир не входит.
Сложилось так, видимо, потому, что в деревне, после сложных и длительных, тайных и явных согласительных процедур, все вдруг начинают действовать одинаково, в то время как в других местах другие люди вынуждены делать нечто иное, иначе и в другое время, что и делает их другими. Когда деревня принимает решение, что пришло время сажать картошку или убирать кукурузу, то решение это больше не вызывает споров, и все дружно сажают картошку или убирают кукурузу. Долгое время я с отчуждением наблюдал за их согласованной и поставленной в зависимость от погодных условий деятельностью, и если принимал свое собственное решение, то неизменно попадал впросак. Делая не то, не тогда и не так, как
