копы избили меня, когда мне было тринадцать.
– Не надо было тебе разгуливать пьяным посреди ночи, – сказала она.
– С такой стороны я на это не смотрел, – сказал я.
– Кому бы такое пришло в голову? – раздался голос Марка с заднего сидения. Я понял: шансов, что Марк с Кэти подружатся, не осталось. Я уже чувствовал со стороны Кэти ту же недоброжелательность к Марку, которую он испытывал к ней. Это ставило меня в отличное положение.
– О, там Терри Джонс! Пойду перекинусь с ним парой слов.
Марк бросил быстрый взгляд на копа (вообще-то на территории автокафе запрещалось вылезать из машины). Это правило ввели в прошлом году, потому что когда народ перебегал из одной машины в другую, вечно начинались драки, и, что еще хуже, машины часами стояли пустые возле стоек, пока их владельцы разъезжали по Ленте с кем-то еще, а кафе таким образом теряло деньги.
– Марку я не особо нравлюсь, да? – спросила Кэти.
Эмэндэмс ошарашенно посмотрел на нее. Ее откровенность впервые разозлила меня.
– Тебе же он тоже не нравится, – сказал я.
Кэти не привыкла, что ее откровенность к ней возвращалась. Она помолчала с минуту.
– Похоже, это мы тебя не поделили. Забавно, да?
– Не говори, – сухо сказал я. Я смотрел, как на улице придуриваются мелкие двенадцати– и тринадцатилетки: курят, строят из себя крутых, пихаются, орут и ругаются так громко, что слышно даже мне. Я вдруг вспомнил нас с Марком в тринадцать – как мы дымили, как паясничали, надеясь, что кто-нибудь, желательно какая-нибудь маленькая блондинка, заметит, какие мы все из себя крутые. Мне вдруг показалось, что мне лет сто, ну или по крайней мере тридцать. И стало интересно: когда мне будет двадцать, буду ли я размышлять, каким дураком был в шестнадцать. Я вспоминал нас с Марком, и мне казалось невероятным, что мы выглядели так же нелепо, как эта мелюзга, но, видимо, так оно и было. И тогда нас это ничуть не волновало. Мы были уверены в себе, считали, что мы в этом городе круче всех. А вот теперь я не был в этом так уверен.
И вот что еще было странно: в прошлом я думал о «нас», а теперь откуда-то взялось это «я».
– Вообще нечем заняться в этом городе, – сказала Кэти, прервав мои размышления о старых добрых временах.
– Можем в кино сходить, – предложил я, хоть у меня и не было денег на кино. И денег на боулинг, или на ужин в ресторане, или на картинг, или на аттракционы у меня тоже не было.
– Нет, в кино не хочу. В этом городе нечего делать, кроме как ездить туда-сюда.
– На это нужен бензин, – сказал Эмэндэмс. – А на бензин нужны деньги.
Ни я, ни Кэти не упоминали вслух о деньгах.
– Ладно, давайте еще поездим туда-сюда, – сказал я и нажал на кнопку, чтобы вышла официантка и забрала наш поднос.
Я думал о том, что сказала Кэти. Здесь нечего было делать, кроме как разъезжать туда-сюда по Ленте. Несмотря на то, что жили мы в относительно большом городе. Не Нью-Йорк, конечно, но для нашей части страны он правда был большой. Все взрослые возмущались, что дети только и делают, что ездят туда-сюда, но чем еще, интересно, мы могли заняться? Сидеть и плевать в потолок, как они сами в молодости? Нет уж, спасибо.
Мы проехались по Ленте еще разок. Трудно было найти место, чтобы развернуться. Раньше неплохим местом для разворота был торговый центр в дальнем конце Ленты, но копы нарыли, что это запрещено каким-то там законом, который уже лет сто собирал пыль, засели на парковке торгового центра и принялись выписывать штрафы. Если кому-то выкатывали штраф, он тут же начинал собирать деньги по друзьям и незнакомцам, и обычно каждый давал ему пяти– или десятицентовик. Я никогда не слышал, чтобы кто-то злоупотребил этим способом и стал собирать деньги, если ему не выписали штраф. Это было бы всё равно что настучать на кого-то, кто списывает, или отказаться одолжить какому-нибудь подающему надежды младшекласснику свой костюм, оставшийся от «маскарадной недели» [12].
В одном квартале от торгового центра Лента обрывалась так же внезапно, как начиналась (в паре миль отсюда, возле кинотеатра). Обрывалась резко и необъяснимо. За мостом был еще один торговый центр, который по какой-то причине не считался частью Ленты и поэтому не был забит копами. Там мы развернулись, чтобы поехать обратно на Ленту. Это было против правил, но я был не в настроении мариноваться полчаса в левом ряду, ожидая, пока можно будет повернуть.
– Остановись у палатки с хот-догами, – сказал Эмэндэмс. Я проехал сквозь парковку, полную ребят, сидевших на крышах своих тачек. Мы встали в длинную очередь машин к палатке с хот-догами, и Эмэндэмс внезапно вылез.
– Ты куда? – спросила Кэти.
– У меня там друзья, – сказал Эмэндэмс.
Неудивительно: три четверти ребят там были с волосами до плеч.
– Когда тебя подобрать?
– Никогда. Я не вернусь домой, – сказал Эмэндэмс и направился к группе ребят, сидевших верхом на чьей-то машине.
Сзади уже сигналили, так что мне пришлось поехать дальше, хоть Кэти и кричала, что мы не можем просто отпустить его вот так.
– Сейчас мы снова там проедем, – сказал я, надеясь, что она замолчит: терпеть не могу, когда у девчонок начинается истерика. Она тут же успокоилась.
– Вот маленький засранец. Ну я до него доберусь.
Но она не добралась. Когда мы вернулись, его уже и след простыл, и никто не знал, куда он делся. Я припарковался, и мы с Кэти обошли окрестности, расспрашивая разных ребят. Мы до часу ночи ездили по Ленте туда-сюда, надеясь найти его. Мы обнаружили Марка; он сидел верхом на машине Терри, а сам Терри свалил куда-то с парой девчонок. Мы подобрали Марка и доехали до дома в полной тишине.
Кэти тихо плакала, и впервые в жизни меня не бесило, что девушка плачет. Мне было очень плохо. Впервые в жизни мне было плохо из-за кого-то, кроме Марка.
7
Я отправился вместе с Кэти сообщить родителям новости про Эмэндэмса и заодно объяснить, почему мы приехали так поздно. Ее отец сидел и ждал нас, и, хоть я и был чуть повыше него, увидев выражение его лица, я порадовался, что у меня есть реально хорошее оправдание. Мать Кэти встала и вышла в гостиную в халате. Она очень расстроилась,
