чуть пристав со стула.
— Ну, а я…
— А вы Иоганн. Я знаю. И не стоит удивляться этому.
— Но всё же…Как же? Мы же нигде до этого не пересекались с вам. Я, право, теряюсь в догадках.
— Это неважно. В нашем маленьком городке о любом человеке можно узнать всю его подноготную. Это дело пяти минут. Вы кушайте! Кушайте! Хотя давай перейдем сразу на ты! Не терплю эти филистерские условности. В данном случае мне больше нравится английский язык.
— Разумеется, — согласился Иоганн. — Но собственно, чем я обязан? Я просто теряюсь в догадках.
— Да ну! Ты мне ничего не обязан. Я буду тебе обязан, если ты выполнишь мою маленькую просьбу. Выполнение же этой просьбы для тебя не составит никакого труда. Но чтобы моя просьба для тебя не была неожиданной, давай по порядку! Хотя и слова «порядок» я тоже не люблю.
— Ну, что ж! давай! — согласился Иоганн и приступил к жирной свиной сосиске и тушеной капусте.
— Я изучал философию у господина Пихтельбанда, слушал его лекции и конспектировал почти слово в слово. Мои конспекты хоть сейчас отдавай в типографию. Он выдающийся мыслитель, величина номер один в философии на настоящий момент. Остальные перед ним — пигмеи. Он относился ко мне благосклонно, я числился у него в лучших студентах. И он с нескрываемым удовольствием беседовал со мной. Он предложил мне тему докторской диссертации. Кандидатскую я защитил сразу после университета. В моем возрасте получить звание доктора — это очень непростая задача. Старые монстры только со скрежетом зубовным пойдут на это. Поверь мне, это очень непростая задача. Он предложил мне тему, исходя из моих интересов, в чем я был сильнее всего. Меня же больше всего интересует философия социальной истории. В онтологии уже не сделаешь больших открытий. Дело в том, Иоганн, что в природе живой и неживой действуют строгие законы. Задача ученого — открыть их. Можно из изучать, дополнять, изменять, но ни одному здравомыслящему человеку не придет в голову отрицать их. Всё в окружающем мире строго детерминировано. Но почему-то, когда дело доходит до социальной истории, тут полный… как бы это выразиться?… бардак, хаос. Каждый дует в свою дудочку-свирестелочку, считая свою теорию, разумеется, бредовую, абсолютной истиной. Но абсолютная истина существует в единственном экземляре. В социальной философии полный разброд и шатания. Я прочел, наверно, всё в этой области, начиная с Платона и заканчивая современниками. «Разлад, хаос, ни лада и ни цели», — как писал мой знакомый поэт Генрих. Социальная философия — это помойка, куда каждый выбрасывает всё, что ему вздумается. Да порой выбрасывают и ценные вещи. Я этого не отрицаю. И всё же от этого помойка не становится магазином ювелирных изделий. Да! Иоганн! Я вижу у вас изрядный аппетит. Гарсон!
Карл щелкнул пальцами, подзывая парнишку-официанта. Он помрачнел и, не спеша, приблизился к их столику.
— К вашему сведению, все гарсоны остались во Франции, — проговорил он с нескрываемой обидой.
— Да я посмотрю, ты обидчивый! — усмехнулся Карл. — Ладно! Не дуйся! С меня дополнительные чаевые. За оскорбление человеческого достоинства. Принеси-ка этому молодому человеку хороший кусок отбивной телятины с изрядной порцией картофельного пюре. И чтобы всё это было щедро посыпано зеленью, которая, как утверждают медики, очень полезна.
— Ну, что вы! — замахал руками Иоганн.
— И пару… Нет! Три стакана морса! А мне большую кружку пива. Но только темного.
Официант удалился выполнять заказ, а Карл продолжил:
— Но не может быть так, что всё в этом подлунном мире подчиняется строгим законам, и только один элемент существует произвольно, сам по себе! Это же противоречит не только элементарной логике, но и здравому смыслу.
— Да! Да! Учитель говорил нечто такое, — вставил Иоганн. Не мог же он всё время молчать. Как раз принесли новое блюдо, и он усиленно стал орудовать вилкой и ножом, позабыв про всякую стеснительность.
— Господин Пихтельбанд вполне разделял мою позицию и дал мне добро на это исследование, обещая оказывать всяческую помощь. И нужно сказать, что он сдержал свое слово, помогая мне очень ценными советами и рекомендациями. Я ему даже как-то предложил указать его как соавтора. Тем более, что я взял его метод исследования. Я нашел законы человеческой истории. А значит, я объяснил смысл истории. Я нисколько не преувеличиваю! — Открытые им законы приложимы и к человеческому обществу. И меня удивляет одно, почему никто не догадался сделать этого до сих пор. Ты не можешь представить себе, Иоганн! Я сделал гениальное открытие. Да! Да! Не думай, что я сумасшедший.
— Ого! — воскликнул Иоганн, звучно икнул и покраснел. Ему было стыдно.
— И тут, представь себе, произошло нечто невероятное, трудно объяснимое. Господин Пихтельбанд знакомится с моим трудом и решительно заявляет, что всё это сущий бред, поскольку в основании всего здания, выстроенного мной лежит ложная предпосылка, притянутая за уши идея.
— Такого не может быть! — решительно заявил Иоганн. Но заявил лишь потому, что нужно же было время от времени напоминать о своем существовании и поддерживать разговор.
— Представь, какой это был для меня удар, шок! Итог моих многолетних размышлений оказывался бредом, ерундой. Я десятки раз начинал с начала, пытаясь найти ошибку, в которой меня обвинял профессор, и не находил ее. Я проходил всё тем же путем и приходил к одним и тем же результатам. Пойми, Иоганн! Никакой ошибки НЕТ! То, что я открыл, ИСТИННО! Не видеть этого может только слепой.
— Вот и прекрасно!
— Не так-то всё прекрасно, как тебе представляется. А скорее, ужасно. Как же я могу распространять свое учение, если я никто? Лекции студентам меня не допустят читать, потому что у меня нет ученого звания. Работу мою не напечатают, потому что нет положительной рецензии научного руководителя. Для издателей я сейчас ничто, пока не будет решения ученого совета. А ученый совет без поддержки господина Пихтельбанда не примет моей работы. Вот и получается, что пока он не даст мне «добро», я ничто.
— Вон оно как! — воскликнул Иоганн, прихлебывая морс. — Но я-то тут причем? Я-то тут с какого бока? Мне не понятно. Я же вообще ничто. Маленькая-маленькая величина. И даже не величина, а микроб. А тут такое дело!
— Увы! Это так, Иоганн!
«А он груб и прямолинеен, — с неприязнью подумал Иоганн. — И вовсе я не микроб. Да я занялся самоуничижением из скромности и для того, чтобы продемонстрировать свою деликатность. А он этого не понял. Всё это принял за чистую монету. Осел!
— И в то же время это не совсем так. Хотя я уважаю вашу самокритичность.
