Я все так же лежала на кровати.
22
…Можно было случайно поджечь волосы…
В конце ноября пришло письмо из больницы с новостью, что дата операции назначена на 19 января. Речь шла о лапароскопии. Хирурги должны были сделать небольшое отверстие и посмотреть, что творится внутри. В случае обнаружения эндометриоза они сразу уберут поврежденную ткань. Операция занимает около двух часов, так что вечером меня отпустят домой. Во всяком случае, это звучало неопасно. Даже здорово. Совсем маленькое хирургическое вмешательство, три иглы в живот… и все в порядке.
Мы оставили морозный Стокгольм и отправились в дождливую Данию, чтобы встретить Рождество в Оденсе. Поезд мчал нас через Швецию, отклоняясь на запад. Эмиль читал, я размышляла. Небольшая боль, небольшая тревога. В небольшом теле. Конечно, было приятно, что меня пригласили на Рождество, но и страшно тоже.
Что, если я буду с видом дикаря, выросшего среди волков, разглядывать нож и вилку и расспрашивать про датские традиции? Что, если родители Эмиля спросят, почему я не встречаю Рождество со своей семьей?
– Er hun børnehjemsbarn, den der Johanne?[26] – спросит Свен сына, когда они выйдут покурить.
Папа набил свою трубку.
– Nej nej, – со смехом ответит Эмиль, – hun har bare ikke nogen, der elsker hende[27].
В моем воображении на Солнечный холм медленно падал редкий для Дании снег. Отряхнув обувь, отец и сын возвращаются в тепло.
Эмиль заверил меня, что все будет не так. Его родители рады, что я приеду, они спрашивали, что в Швеции едят на Рождество.
Я задумалась. Что в Швеции едят на Рождество? Прошлое Рождество я отмечала в Лондоне. Предыдущее – у знакомых в Стокгольме. Два года назад – во Флориде, где, к сожалению, мучилась менструальными болями, потеряла сознание в дешевом секонд-хенде и почти не успела насладиться Майами. Я не помнила, что было три года назад.
Датское Рождество – это картошка, жаренная в сахаре, яблочные дольки, рождественские песни и вся семья в сборе. Вся семья Эмиля: сестры, кузины и кузены, бабушка. Масштабное мероприятие. Эмиль сказал, что мне необязательно ехать с ним, если для меня это чересчур. Я задумалась, куда еще я могла бы поехать.
Я внесла свою долю в покупку подарка родителям, купила дорогую шерстяную кофту ручной вязки для младшей сестры, постер с вернисажа в Упландс-Вэсбю для старшей. Все хорошо, бодрилась я. Я разучила датский псалом Julen har bragt velsignet bud. В Копенгагене купила бутылку шампанского в кредит: денег у меня не было.
Сочельник в Оденсе выдался ясный и солнечный. В зоопарк в этот день пускали бесплатно, так что мы взяли велосипеды и поехали. Земля была мокрой от дождя. Дул сильный ветер. Мне хотелось посмотреть на жирафов, львов и других экзотических животных, которых бессердечные датчане держат в клетке, покормить их арахисом через решетку. Приехав, мы влились в толпу семей с детьми, только чтобы обнаружить, что зоопарк закрывается через десять минут. Тогда мы поехали в собор и успели к службе. Пастор был в белом воротничке. Датчане чудовищно много болтали во время проповеди, посвященной детской радости при встрече Рождества. В общем, все было как в Швеции. Я расстроилась, что мы не спели Julen har bragt velsignet bud. Потом мы пили пиво в пабе, где нам разрешили курить внутри, поскольку официантке было лень отпирать веранду. Домой мы вернулись румяные от ветра, исполненные благоговения и пива «Туборг классик». Потом последовал праздничный ужин и картошка во всевозможных видах.
После ужина пришло время песен, которого я так страшилась. В этой семье все умели и любили петь и играть на музыкальных инструментах. Не то чтобы у меня совсем не было слуха, но пела я просто кошмарно. У меня было что-то вроде музыкальной дислексии, которую мне совершенно не хотелось демонстрировать. Сытые и довольные, члены семьи расселись по креслам и диванам. Елка была украшена настоящими свечами, пожиравшими кислород. Нагибаясь за подарком, можно было ненароком поджечь волосы. Я сказала, что мне надо позвонить в Швецию, и ушла на второй этаж в спальню. Там было темно и прохладно. Свет уличного фонаря проникал в окно. Это была бывшая комната Эмиля, его детская. Интересно, девственности он тоже лишился в этой комнате? Я окинула взглядом семейные портреты. Ханне и Свен обожали своих детей. На одном из фото, черно-белом, дети стояли на фоне гор. Удачный снимок. Гораздо лучше, чем обычные фотографии из отпуска. Загадочные улыбки. Все журналы, в которых печатался Эмиль, стояли на полке над кроватью. Тут же была кассета с птичкой на обложке, которую он записал со своей шумной постпанк-рок-группой.
Я больше не чувствовала себя незваной гостьей. Больше не переживала, что вторгаюсь в чужой дом.
Такая крепкая семья останется семьей, вне зависимости от того, сколько девушек, приятелей и бездомных собак примут участие в семейном празднестве. Мое присутствие на них никак не сказывалось. Я легла на кровать и стала слушать рождественские псалмы, летевшие вверх над ступеньками. Ясные звонкие голоса. Один раз они сбились и засмеялись. «Сочельник Карла Бертиля» мы не смотрели. Я гадала, чем занимается Нора и что она получила в подарок.
23
Видения загробного мира Иеронима Босха
Вечером тридцать первого декабря мы с Эмилем смотрели фейерверки на улице Фьельгатан. Как и обычно в канун Нового года, я стояла на стокгольмском холме, глядя на фейерверки и петарды, которые, казалось, с каждым годом становились все мощнее и страшнее. Но теперь рядом стоял Эмиль с бенгальским огнем в руке. Мне хотелось показать ему местные красоты – воду, циферблат на универмаге NK и подсвеченные купола на Бласиехольмен. Залп за залпом. В Копенгагене нет высоких холмов. И поезда в метро там ходят без машиниста, двери открываются автоматически и только на платформе. Как там люди кончают с собой? Может, это и делает их самой счастливой нацией на свете?
Внезапно я поняла, что скучаю по Ярлу Кулле, который декламировал по телевизору стихотворение «Новогодние часы», по ощущению тепла и защищенности, когда смотришь на фейерверки из окна в окружении взрослых.
После двенадцатого удара все стало новым. Первого июля мы с Эмилем планировали переехать в Копенгаген. Я ощущала некое подобие радостного предвкушения.
Но в новый год я вступала с острой болью, которая пронизывала мое тело и двенадцатый удар курантов. С невыносимой болью, накатывающей темными волнами, которые постепенно бледнели и теплели. Боль поднималась из поясницы, из живота и заливала все тело.
За день до моего дня рождения, четвертого января, я поехала в отделение скорой гинекологической помощи: боль была такой сильной, что я едва могла дышать. Я лежала, завернувшись сама в себя, как тряпка. В больнице врачи констатировали, что со мной все в порядке, и отправили домой с обезболивающим, которое я поспешно заглотила в надежде на облегчение.
