нуждается в языке Шекспира или Генриха Гейне. – На последних словах опять подступил кашель, и больной выдавил: – Научные труды, движущие человечество вперед, как правило, читать нелегко. Ярким цветистым фразам там делать нечего.
– Это была вовсе не критика, отнюдь. Конечно, не разобравшись в экономической терминологии, я приуныл. Но ничуть не поколебался в моем мнении о том, насколько важен ваш труд. Я постоянно лечу пациентов в нищих кварталах Лондона. Они болеют, потому что целыми днями вдыхают на фабриках пыль и другую гадость. И скверно питаются. – Доктор аккуратно уложил слова в промежутке между приступами кашля.
– Вы действительно пытались читать мою книгу? – Маркс вроде бы слегка воспрянул.
– Да, пытался. Но потерпел неудачу.
– Если то, что вы говорите, правда, то для меня это загадка. Человек, который… э-э, вы где учились?
– В Кембридже.
– …Который учился в Кембридже, не понимает мой анализ? Что же там такого сложного? Возможно, вам не хватило терпения. Ведь понял даже английский коллекционер жуков!
В голосе Маркса опять появилось раздражение, отчего он засипел еще больше. Для понимания новых facts нужно быть готовым проникнуть в мир чужих мыслей и войти в неведомые rooms. Он тоже попотел, читая в оригинале этот кирпич – и Карл несколько раз ударил ладонью по обложке книги Дарвина.
Маркс беспрерывно откашливался, прокашливался, а доктор Беккет внимательно слушал. Да, было чертовски трудно следить за дотошными описаниями этого естествоиспытателя, которые, кстати сказать, отнюдь не напомнили ему Джейн Остин, чье имя пациент произнес особенно язвительно. Он не заметил, чтобы над Дарвином, когда тот формулировал свои наблюдения за средиземноморским бедренцом или яичниками беззубки, порхали музы.
– Я, кстати, должен передать вам от мистера Дарвина привет и пожелания скорейшего выздоровления.
Маркс так растерялся, что ярость как рукой сняло.
– Вы знаете Чарльза Дарвина?
– Да, он мой пациент.
– А что с ним? Он серьезно болен?
– Ну, я не могу вам сказать. Могу лишь сообщить, что у него некоторые проблемы со здоровьем.
– А сколько ему сейчас? Я уже давно ничего о нем не читал.
– За семьдесят. Вскорости выйдет его последняя книга.
– За семьдесят? Я столько не протяну. А что за книга?
– О повадках дождевых червей.
– Дождевых червей? Как раз для ублюдочной Англии. Rain, garden, сырая земля.
Беккет сморщил нос, а Маркс, пытаясь справиться со все более сильными хрипами в голосе, дико закашлялся. Постепенно кашель отступил, начала действовать смесь морфия и хлороформа – quinine disulphuricum, и больной успокоился.
После довольно продолжительного молчания доктор спросил у слегка осоловевшего Маркса:
– А что-то кроме бедренца и беззубки в книге Дарвина вам понравилось? По множеству закладок видно, что вы потрудились как следует.
– Еще бы. – Лицо у Маркса расслабилось, речь стала мягче. – Потом и кровью. Работа вполне окупилась, ведь Дарвин жутко здорово разделался с брехней про загробный мир и подложил попам огромную свинью.
Как с удовольствием отметил доктор, у больного ненадолго закрылись глаза.
– Он дал научное обоснование материализму, а тем самым и коммунизму. – Маркс зевнул.
– Что вы имеете в виду?
– Многие левые всегда ненавидели church, но просто не могли объяснить, как возникло все, что есть на нашей планете. У них было ощущение, однако не научное объяснение. Пока не появился Дарвин. – У Маркса кончился воздух, и прежде чем продолжить, он не без труда накачал его в легкие. – Дарвин доказал историческое развитие в природе и тем самым смел христианство, иудаизм и всю эту сверхъестественную дребедень! – Маркс сделал глубокий вдох носом и одобрительно заявил: – Он вложил нам в руки меч, чтобы обезглавить религию! В этом отношении он просто потрясающий.
У Ленхен был подавленный вид. Доктор Беккет думал. А Маркс бормотал что-то о телеологии, которую раньше не получалось додавить. Только сейчас люди получили возможность не таращиться, как заколдованные, на потусторонний мир, а устраивать свою жизнь по эту сторону.
Раздумывая над ответом, доктор увидел наверху книжной полки бюст Зевса. Сначала он подумал, что Маркс увековечил в гипсе себя, настолько они казались похожи. Его позабавило представление, как верховный греческий бог помогает немцу метать громы и молнии.
Передохнув, Маркс торжественно провозгласил:
– Природа сама себя делает! Не только бедренец, но и человек состоит из химических элементов. Крошечные белковые комочки как starting point! – Он стучал кулаком по обложке. – Правда, приходится мириться с неуклюжим английским методом Дарвина.
– Вы о чем?
– О том, что вы, англичане, даже в природе хотите видеть капиталистическую резню. Повсюду борьба, сильнейший должен победить! – Маркс сжал кулак, вытянул руку и шарахнул по книге Дарвина. – А ведь тут классическая круговая аргументация. – Указательным пальцем Маркс принялся рисовать в воздухе круги. – Дарвин перенес борьбу за выживание, которую наблюдал в капиталистической системе, на животных и растения. Нет, он вовсе не случайно почуял в природе свою английскую классовую борьбу.
Доктор Беккет поморщил нос, показав при этом заячьи зубы, что, как решила Ленхен, ему не шло.
– А чем занимаются буржуазные политики? Они по-своему выворачивают борьбу за жизнь и вопят: «Существует непреложный закон природы, объясняющий, почему и в человеческих обществах живут слабые и сильные. Слабые, of course, пусть себе подыхают».
Маркс открыл рот, втянул воздух и едва слышно прошептал, хорошо бы, мол, выкурить на пробу одну сигару. Чертовски хочется курить. И снова вздохнул.
– Коммунистическая политика бессмысленна, если природный закон легитимирует соревнование, в котором проигравший погибает. Разве никто не понимает, что все идет по кругу? – Маркс запыхтел, пытаясь взять под контроль неподдающееся дыхание. Вдруг он широко открыл глаза и крикнул доктору: – К дьяволу кашель! Я чувствую, эта собака точно ослабевает. Под такие разговоры нужно покурить, вы ведь тоже так считаете? У меня остались две отличные кубинские сигары. Если ото всего отказываться, жизнь не доставит никакого удовольствия.
– Вам известны опыты с никотином и плотоядными растениями?
– Нет, – прорычал Маркс. Его интерес к растениям, видите ли, весьма ограничен.
– Но интерес к никотину…
– Огромен, – перебил Маркс, окрыленный морфием.
– Опыт Дарвина будет вам интересен. Он капнул на росянку одну каплю никотина и записал, что растение тут же закрыло листья и железистые волоски у него почернели.
В видения, возникшие у Мавра, прокрались черные легочные пузырьки и скручивающийся, шершавый от сигар язык.
– Ему хотелось понять, какая доза никотина смертельна, – продолжал Беккет.
Тот же вопрос поставил себе в этот момент и Маркс.
– Могу вас утешить. Даже Дарвина поначалу обманула резкая реакция подопытного растения. Но уже через двадцать четыре часа прикинувшаяся мертвой росянка зашевелилась и выделениями из волосков переварила кусочек мяса, который подал ей пинцетом весьма обрадованный Дарвин. Что я
