приказа. Генералу Занкевичу пришлось приказать встать к орудиям русским офицерам и унтерам из сознательных. Согласились не все…
— Пятый и шестой полки хотят выйти из лагеря! — сообщил комитету вбежавший в подвал посыльный.
— Что?
— Говорят — уйдем, как сегодня стрельба стихнет.
— Кто решил?
— Сами, без комитета…
Да, пошатнули власть комитета обстрелы. Отсутствие воды и продуктов, разрушенные казармы, трупы солдат, стоны раненых — всё это тоже не в пользу комитета было.
— Иван Иванович, будут вам лекарства, — сообщил мне Малиновский.
— Скорее бы, Родион. Люди у меня один за одним умирают… Перевязать даже нечем.
По моим подсчётам, это если всех убитых и умерших от ран вместе сложить, то уже больше семисот получается. Лагерь же пока не сдается… Сколько их ещё будет?
Глава 35 Трофеи
Так, так, так…
Это, что же у нас такое получается?
Брат на брата?
Россиянин на россиянина?
Сосед на соседа?
Солдат, что рядом с тобой в одной траншее сидел, сейчас в тебя же стреляет?
Ситуёвина…
Наши охотники с земляками из вражеских окопов новостями делятся! Убили де, Ванька, дружка твоего из второй роты… Кто? Да вы же, из своих пушечек…
Сами своих…
Во, до чего дожили.
Я сидел и курил. Здоровью вредил.
Выдалась у меня свободная минутка.
Рассуждал, мысли невесёлые в мутной головушке перекатывал. Почему, мутной? Устал я, устал. Морально не меньше, чем физически.
Это же, господа мои дорогие, самая настоящая гражданская война получается! Когда свой в своего стреляет. Не в германца пришлого, а россиянин в россиянина.
Сейчас, Малиновский вон говорит, против нас какие-то «батальоны смерти» формируют. Кто в этих батальонах будет? Скорее всего солдатики наши же, из фельтенцев. Те, что на одних кораблях с нами через моря и океаны плыли. Будем штыками друг друга колоть в департаменте Ла-Крез…
Гражданская война…
В школе дома нам рассказывали, что она после Октябрьской революции началась. Тут же — вот она, кушайте полными ложками…
Были дома эти события? Не были? Хрен знает…
Я не заметил, как за тяжелыми думами сигарету докурил.
Так, вот и Родион бежит. Легок на помине. Только чёрта вспомнишь, ту он и появится.
— Иван Иванович, принесли!
Вид у стрелка-санитара довольный-довольный.
— Что принесли? — не сразу понял я.
— Лекарства. — Родион на меня как на идиота посмотрел. — Что заказывали.
Заказывал? Я? Да, заказывал французский перевязочный пункт разорить. Было дело.
— Охотники наши несколько узлов принесли. Сейчас сюда доставят.
Положительные эмоции из Родиона так и пёрли. Всех окружающих заражали. Да и был-то из окружающих — один я.
— Прекрасно! Будет хоть чем раненых лечить.
По лицу моему, такая же, как у Родиона, улыбочка забродила. Много ли человеку для счастья надо? Теперь будет чем наработаться…
Принесли узлы. Чего там только не было! Баночки, коробочки, даже хирургические инструменты! Хорошо французы живут. Богато.
Подписано, правда, всё на французском и на латыни, но — разберусь. Я латынь и дома в медицинском институте изучал, и здесь в академии.
Латынь — международный медицинский язык.
Rubor, tumor, calor, dolor, functio laesa — эти слова, что в Аргентине, что в Англии любой врач одинаково понимает. Это — краснота, опухоль, жар, боль, нарушение функции. То же самое фармацевтической латыни касается. Разберусь. Не дурнее же я паровоза.
Я развязал узлы, что сегодня ночью наши охотники добыли. Разложил всё на столе, кровати, табуретах…
Много. Ну, много — немало.
Сначала из всех куч выбрал перевязочный материал.
— Родион! Неси это в перевязочную. Куда положить — знаешь.
— Знаю, знаю… — закивал головой мой помощник.
Мои подчиненные хорошо знают — что где лежит. У всего есть своё место. Это — чтобы, когда понадобится, долго не искать. Даже в темноте с закрытыми глазами могут требуемое найти.
Лежащего передо мной сразу убавилось.
Сейчас отберем обезболивающие.
Ого! Французы тоже трофеями пользуются. Часть препаратов этой группы были германскими. Мне-то какая сейчас разница. В России они у нас тоже почти все немецкими были.
Вроде бы много всего мне принесли, а разбирал сокровища я меньше часа.
Что? Всё? Маловато будет…
С моими потребностями через три-четыре дня, а то и меньше, опять придётся французов грабить.
— Родион! Родион!
Нет ответа. Куда он запропастился?
— Иду, Иван Иванович…
Идёт он. Бегом надо сейчас бегать!
— Скажи, чтобы раненых на перевязку готовили.
— Хорошо, хорошо, Иван Иванович.
Конечно, хорошо. Сейчас есть у меня чем работать.
Так, а позавтракать? Потом, всё потом. Раненые ждать не должны.
Вот покурить в запас нужно. Когда теперь ещё получится…
Глава 36 Атака «батальонов смерти»
С «батальонами смерти» у Занкевича ничего не получилось.
Солдатский комитет Ля-Куртина об их атаке был предупрежден заранее. Фельтенцы, пусть они сейчас и в сознательных числятся, с ля-куртинцами воевать не желали.
— Передают, что когда их в атаку погонят, они стрелять вверх только будут. Не по нам, — докладывал комитету очередной охотник, что только-только от окопов вернулся. Тех, которые мятежный лагерь окружали.
— Просят по ним не стрелять. Только над их головами, — передавал слова фельтенцев ещё один из посланных на разведку из Ля-Куртина.
Артиллерийский обстрел прекратился и из траншей на склоне холмов как сонные мухи начали выползать солдаты в российской форме.
— Во, появились…
— Офицеров высматривай, в них — можно…
— Не видно офицеров, одних нижних чинов на нас гонят.
Да, офицеров было что-то не видно. Солдаты же топтались на месте. Один даже, свою винтовку под мышкой зажал и закурил.
Наконец, весьма вяленько, но фельтенцы двинулись в сторону Ля-Куртина.
— Ура! — раздалось в нескольких местах фельтенских цепей, но тут же затихло. Да и кричали-то это как-то неуверенно. Скорее всего, у кого-то по привычке вырвалось.
— Стрельни, Ваня, только, смотри, не попади ни в кого… — старший унтер тронул пулеметчика за плечо.
— Помню, сделаю, как уговаривались.
Фельтенцы, в ответ на пулемётную очередь, вразброд ответили, но пули летели высоко, как будто солдаты по воронам метили.
— Ишь, стреляют…
— Высоко метят…
— В белый свет как в копеечку.
— Ну, как договаривались, — перекидывались словами и улыбочками защитники Ля-Куртина.
Цепи, бредущие к лагерю, замедлили ход, местами начали ложиться, как будто по ним густо ударили.
— Стрельни, стрельни ещё. Не будем мужиков подводить… — опять коснулся погона пулеметчика унтер.
Цирк с атакой продолжался.
Лежавшие на поле фельтенцы, как положено, головы свои саперными лопатками прикрыли. Воткнули их в землю наклонно. Ну, как учили, так и делали. Именно это атакующим при вражеском пулеметном огне предписано.
Та и другая сторона жгли патроны и дырявили французское небо.
Наконец, со стороны нападавших кому-то всё это надоело.
В лежавших цепях начали свистеть.
— Тихо! — ля-куртинский унтер, что командовал пулемётчиком, поднял руку вверх.
— Свистят. — повернул тот к нему голову.
— Слышу… — свёл брови и мотнул головой унтер-офицер.
Свистели два раза длинно. Это был сигнал к отступлению.
Каждый солдат экспедиционного корпуса сигналы, что на поле боя свистком подавались, хорошо знал. Запомнить их было не долго. Один продолжительный свист — тревога! Три длинных — приказ собраться. Один длинный — атаковать или наступать. Два длинных — отступаем. Один длинный один короткий — подтянуть правый фланг. Один короткий один длинный — подтянуть левый фланг. Два коротких один длинный — сдвинуться влево. Один длинный два коротких — сдвинуться вправо. Четыре коротких — перегруппироваться. Один длинный один короткий один длинный — всем собраться у командира. Вот и всё. Запоминать-то нечего. Хотя, сначала некоторые и путались в горячке боя.
Унтера в своих взводах как «Отче наш» сигналы свистками у солдат спрашивали — что какой обозначает. Сами же свистки они в нагрудных карманах носили, а свободный конец шнура свистка ко второй пуговице кителя крепили.
— Два длинных…
— Сигналят к отступлению.
— Кончилась атака, — переговаривались на позициях ля-куртинцев.
После атаки «батальонов смерти» у меня раненых не прибавилось. Только один наш солдатик неровно ступил и ногу подвернул.
Малиновский над ним подтрунивал, пока один из моих фельдшеров ему помощь оказывал.
— Проси медаль у комитета. Даже крест. У них — есть… Заслужил за тяжкие раны.
Солдатик от него только
