зная о том, чем я на хлеб зарабатываю, нам и помог встретиться. Поначалу я к этому отнесся несерьезно, а вот когда увидел два свитка явно тибетского происхождения, был ошарашен. Ну, спросил я о цене, немного поторговался, чуть-чуть цену сбил, а уж когда пришел с этими бумагами домой, закрылся вот тут, — он рукой обвел пространство кабинета, — и стал их изучать уже всерьез, вскоре понял, что это — часть архива какой-то экспедиции.
— Почему вы так подумали?
— Да сейчас и сами увидите. — Сутормин взял со стола простую картонную папку, раскрыл ее. — Вот, например, эти два листка. Тут часть отчета одного из участников этой экспедиции. Первой страницы нет, поэтому имя того, кому отчет адресован, мне установить не удалось. Вот еще два листка с точно теми же характеристиками: масса интересных подробностей, но опять неизвестен адресат. Подпись в обоих случаях одна и та же, но кто этот человек — непонятно. Ну, думаю, моих знаний тут маловато, показал бумаги тем, кого сам считал экспертами: людям, никак друг с другом не связанным, и мне, конечно, стало приятно, когда их мнение во многом совпало с моим.
— И каково, так сказать, экспертное мнение?
— Не «так сказать», а самое настоящее экспертное заключение, — поправил Сутормин. — И оно таково: перед вами документы, которые были вывезены одной из экспедиций, организованных в двадцатые — тридцатые годы. Тогда ведь советская власть усиленно двигалась на Восток, в Азию. Туда отправлялись и по воле ЧК и ее наследниц, и по зову пламенного революционного сердца, так сказать.
— А смысл? — поинтересовался Корсаков.
— Смыслов много. Во-первых, в отличие от Востока, Запад, то есть Европа, свои двери держали крепко запертыми. Во-вторых, я думаю, что большевики, подобно Наполеону, намеревались подорвать мощь Британской империи, лишив ее азиатских владений. Индии, например. Вот и ехали на Восток коммунистические миссионеры.
— Неужели так серьезно? — усмехнулся Корсаков.
— А вы не смейтесь. Это сегодня все стало таким смешным. А каково было большевикам не видеть своих товарищей по борьбе с мировым империализмом? В первые годы после революции большевики были светочем для всех, кто стремился к свободе, к преобразованиям. И встречали большевиков как вождей и пророков, в крайнем случае как избавителей. И старались им помогать, чем только можно.
— В том числе и рукописями?
— Вот вы все шутите, — не сдержался Сутормин, — а многие мои коллеги считают, что подобные рукописи обладали невероятной ценностью. Вы что-нибудь слышали об организации под названием «Единое трудовое братство»?
Корсаков ответил уклончиво (не мог же он рассказывать о папках, виденных им совсем недавно, летом, когда так трудно пришлось распутывать дело о «заговоре Ягоды»)[3]:
— Приходилось.
— Вот как? — удивился Сутормин. — Между прочим, вы первый, от кого я слышу такой ответ. Насколько подробно осведомлены?
— Честно говоря, скорее просто слегка коснулся этой темы, когда занимался другой.
Сутормин кивнул, и в движении его ощущалось превосходство, продолжил:
— Организацию создали в Питере в середине двадцатых годов, и поначалу она была просто сообществом ученых, верящих в то, что есть некие неведомые силы, требующие изучения ради того, чтобы поставить на службу человеку, стремящемуся в светлое будущее. Одним из направлений, в которые двинулась научная мысль, был Памир. — Сутормин усмехнулся. — Та часть интеллигенции, что в те времена намеревалась возглавить движение к прогрессу, выбрала новое географическое направление, доказывая всем и каждому, будто именно там хранится вся мудрость веков, которая теперь, после победы большевиков, воистину может служить благу человечества! Через некоторое время идеи эти заинтересовали и ЧК, которая старалась держать под контролем любые проблески интеллекта. Создателя «Братства», профессора Варченко, пригласили в Москву, на Лубянку, где он обо всем и рассказал. И сразу же его идеями увлекся, так сказать, в практической плоскости Глеб Бокий…
— И чем же его увлекли эти идеи? — поинтересовался Корсаков.
— Единого и точного ответа на этот вопрос все еще нет, и вряд ли он появится, — ответил Сутормин и пояснил: — Не забывайте, что ВЧК, так или иначе, — спецслужба, то есть структура закрытая! Официальная версия заключается в том, что Бокий был гениальным шифровальщиком, если можно так выразиться. И задача перед ним ставилась простая: знать все о замыслах врагов советской власти и препятствовать тому, кто хотел раскрыть все тайны самой этой власти.
— И что же заинтересовало Бокия в этом «Братстве»?
— Как чекиста его могли заинтересовать новые пути борьбы за власть над людьми, а как человека… — Сутормин задумался, — понимаете, Бокий занимался исследованиями в разных сферах. Он, например, расшифровывал информацию, содержащуюся, как он утверждал, в картинах Малевича или Сомова, представляете?
— И расшифровал?
— Так ведь что значит «расшифровать»? Это значит точно раскрыть то, что хотели засекретить. А что там хотел скрыть Малевич? Неизвестно, да и Малевич ничего подобного не говорил, — усмехнулся Сутормин. — Впрочем, об этом можно долго говорить, но у вас-то интерес вполне конкретный.
Он взял со стола те самые листы бумаги, протянул их Корсакову:
— Свитки я вам не предъявлю, потому что вы в них ничего не поймете, а вот бумаги смотрите, изучайте, готовьте, так сказать, решение.
Корсаков начал просто перебирать разрозненные листки, пробегая по ним взглядом по диагонали, пока не наткнулся на строку «Теперь о том, что просил товарищ Зенин»…
Таких совпадений не бывает, и «Зенин», конечно, тот самый Зеленин, который помогал ему в деле о «внуке Николая Романова»! Зенин, как сам он рассказывал, был арестован в конце тридцать седьмого, а значит, никаких указаний уже давать не мог, а Зелениным он стал уже в пятидесятые годы, после того как отсидел срок в лагерях. И если на листке бумаги упомянута его настоящая фамилия, это означает, что отчету этому много-много лет.
Тогда все сходится, подтверждая подлинность бумаг, но запутывается, вовлекая в круговерть событий все новых людей и новые пласты времени, размышлял Корсаков, когда Сутормин после недолгого раздумья спросил:
— Вы слышали о журнале «Штерн»?
— Конечно, — ответил Корсаков.
— А приходилось слышать, как он моментально потерял репутацию на долгие годы?
— Что-то слышал, но…
Сутормин махнул рукой и оживленно продолжил:
— Весной восемьдесят третьего года «Штерн» всех ошарашил сенсацией: начинаем публиковать дневники Гитлера. Представляете? Почти
