Небольшой караван (к ним присоединились несколько турок) продвигался на север, оставляя справа предгорья Западного Тавра. Было уже совсем тепло, и из земли, покрывшейся свежей травой, пробивались диковинные цветы, каких Михал никогда раньше не видел. За кустиками арчи и зарослями барбариса тянулись кверху сосны, кипарисы, миртовые и лавровые деревья, ливанские кедры… Оглядываясь вокруг, Михал чувствовал комок, подступающий к горлу: прежде он только читал об этих краях и славных событиях, происходивших здесь много веков назад, и вот теперь сам едет по стопам великих воинов, поэтов и философов. В Магнесии он видел скромную и неказистую гробницу Фемистокла. Три дня спустя они перешли вброд речку Коджа-Су, и Огинский понял, что это Граник — та самая река, на которой Александр Македонский одержал свою первую победу над персами. В Пандерме он сел на турецкую фелуку, пустившуюся в плавание через Мраморное море — древнюю Пропонтиду.
Переезд длился сутки, судно было дрянное, как и настроение Михала. Что осталось от империи Александра, от его подвигов и славы? Где Троя? Где Византия? Стоило ли в своё время бороться за власть, пуская в ход жестокость и коварство, истреблять армии и целые народы, чтобы на месте великой империи остались жалкие поселки и неграмотные пастухи, бродящие с козами по горам?.. Впрочем, вид константинопольского порта с выстроившимися в ряд трехмачтовыми судами, угловая башенка дворца Топ-капы на холме, поднимающиеся уступами сады с частоколом кипарисов и похожие на кипарисы минареты возле величественных мечетей отвлекли его от мрачных мыслей — наконец-то он в столице Высокой Порты!
Спустившись по трапу, Огинский столкнулся с Данганом — переводчиком при французском посольстве, совершенно случайно оказавшимся в порту. Через час он уже беседовал с Вернинаком в его резиденции.
Посол встретил его тепло и радушно, но по его отрывистым фразам Михал быстро догадался, что ситуация изменилась — вернее, оказалась совсем не такой, какой они себе ее представляли несколько месяцев назад. Наследник шведского престола Густав Адольф намерен отказаться от брака с принцессой Мекленбургской, который поддерживала Директория, и склоняется к союзу с Россией: вероятно, шведов напугало январское появление в Финляндии Суворова, устроившего там смотр русским войскам. Турки не горят желанием помогать полякам, иностранные дипломаты плетут интриги, чтобы ослабить влияние Франции на Высокую Порту, поэтому нужно быть настороже, разборчивее заводить новые знакомства, особенно среди иностранцев, и ни в коем случае не выдавать своего польского происхождения. Он — Жан Ридель.
В гостинице Михал разложил на кровати ворох писем из Парижа и Венеции, переданных ему Вернинаком. Чтение только усугубило его тоску. Поляки перессорились и в Париже. Барс, назначенный представителем Речи Посполитой еще на Конституционном сейме, писал, что личные враги пытаются опорочить его в глазах французского правительства, и просил не верить никаким слухам о нем. Другие сообщали, что переписку с представителями польских патриотов за рубежом уполномочены вести только пять человек, избранных польской общиной в Париже: Мневский, Ташицкий, Дмоховский, Прозор и Гедройц, и больше ни с кем дела иметь нельзя, особенно с Барсом. В целом две фракции, сложившиеся еще несколько лет назад, так и не смогли найти общего языка и избрать общего лидера: революционеры считали, что цель (то есть возрождение Польши) оправдывает любые средства; приверженцы Конституции 3 мая проповедовали более умеренный подход. Имелось и письмо от «Польской депутации» за пятью подписями, которое добиралось из Парижа целых три месяца. В нем говорилось, что французское правительство обещало полякам выступить посредником в переговорах с турками о предоставлении займа в пятьдесят миллионов пиастров на закупку вооружения, а Огинский уполномочен просить турецкие власти о предоставлении артиллерии для армии в сто тысяч человек. Как только в этих переговорах наметятся положительные сдвиги, Депутация явится в Константинополь, чтобы заняться созданием польской армии на границе и разработать план польской конфедерации, с целью подготовки которой Гедройц направляется в Литву, а Ташицкий — в Галицию.
Пока Огинский плыл в Смирну, Польская депутация обратилась к французскому правительству с просьбой направлять всех польских военнопленных и австрийских дезертиров на турецкую границу: из них будут формировать армию для новой конфедерации. Французский консул в Молдавии и Валахии должен был оказывать помощь прибывающим туда польским военным. В честности и усердии консула никто не сомневался, и всё же лучше отправить туда кого-нибудь из поляков. Однако Огинский не может быть этим кем-то, ведь он вынужден выдавать себя за француза…
Таиться, скрываться, притворяться, обманывать самому и подозревать в коварстве остальных — всё это действовало на Михала похуже лихорадки. Кто говорит правду, а кто лжет? Армия, война, конфедерация — это провокация, обман или самообман? Вернинак то уверяет, что Турция готовится к войне: главнокомандующий в Андрианополе получил необходимые инструкции и отдал приказ набирать войска, то говорит, что Турция войны не хочет, а происки антифранцузской коалиции подрывают доверие султана к Франции. С одной стороны, султан удостоил Вернинака аудиенции, не дожидаясь присылки из Парижа традиционных подарков, а с другой — рейс-эфенди, то есть турецкий канцлер, выразил ему свое неудовольствие из-за доклада Буасси д’Англа в Конвенте о положении в Европе. Михал читал этот доклад, сделанный еще осенью прошлого года: автор превозносил широту ума и тонкую политику Екатерины И, ученицы французских философов, и утверждал, что она не может питать личной ненависти к французской Республике, разделяющей ее идеалы, и видит в ней не врага, но друга; коалиция с Пруссией и Австрией имела целью ослабить и разорить эти державы, ввергнув их в войну, а раздел Польши — обеспечить свободный проход русским войскам в Константинополь, чтобы посадить там на трон своего внука… Вернинак с трудом выкрутился из неловкой ситуации, объяснив рейс-эфенди, что мнение одного человека и даже нескольких людей не может повлиять на политику французского правительства, ищущего союзников против России не только в Константинополе, но и в Стокгольме и Берлине.
Между тем Вернинака собираются отозвать и заменить генералом Обером-Дюбайе. Хорошо это или плохо? Посол внушал Огинскому, что для поляков это хорошо: генерал найдет способы убедить турок начать войну с Россией и в случае необходимости сам сможет руководить военными операциями. Но для поднятия боевого духа турок нужен не генерал, облеченный дипломатической миссией, а французский флот в Дарданеллах. К тому же ходят слухи, что к Днестру направляется русская армия под командованием Суворова. А это значит, что войны не будет. Так что же должен делать Жан Ридель?
***
Блажен человек, которого вразумляешь Ты, Господи, и наставляешь законом Твоим, чтобы дать ему покой в бедственные дни… Когда только они закончатся, дни эти бедственные…
Доносят, что в Вильне объявились люди в черных шапках — почему в черных? Уж не знак ли это какой для новых злоумышленников? Николай Васильевич Репнин тотчас написал Александру Петровичу Тормасову, виленскому губернатору, чтобы усилил бдительность и велел евреям в шинках присматриваться к пришлым людям и прислушиваться к разговорам.
