Книга София. В поисках мудрости и любви - Дэ Нирвакин

и не сказав больше ни слова, монах выпорхнул в окно, оставив Ренэ и Евгения в полном замешательстве. Декарт старался выглядеть спокойным. Но у него это плохо получалось. Все-таки, что ни говори, речь шла о телесном превращении. Тревогу вызывало именно это! Зачем прибегать к столь рискованному и ужасающему снадобью, если в астрале были доступны другие, вполне безопасные и проверенные способы перемещения?

— Да, похоже, неприятностей нам не избежать, — пробормотал Декарт. — Знаешь, Женэ, а ведь брат Алессандро был когда-то художником.

— Этот монах? Художником? — переспросил Евгений, не представляя себе такое сочетание. — Постой-ка, получается, что это Сандро Боттичелли?

— Он не любит, когда его так называют, — ответил Декарт, подтвердив догадку Евгения. — Так его звали только близкие и друзья, Лоренцо ди Пьерфранческо, Джулиано и Лоренцо ди Медичи. Надо было видеть, какие карнавалы они закатывали! Поговаривают, брат Алессандро нашел в Лабиринте те самые Врата Ада, через которые прошли Данте и Вергилий. Несчастный Сандро до сих пор ищет свою возлюбленную красавицу Симонетту.

— Похоже, он думал о ней каждый день, всю свою жизнь, — произнес Евгений с сочувствием. — И даже после смерти не обрел покоя.

— Брат Алессандро находит покой только здесь, когда возвращается в эту церковь, где впервые увидел юную Симонетту и влюбился. Дружище Галилео мне кое-что рассказывал об этом. Ей было тогда всего пятнадцать. Как прекрасна и чиста была она в тот день, когда венчалась с Марко Веспуччи! Никто тогда и подумать не мог, что это место станет гробницей и для нее, и для брата Алессандро. Кто знает, может быть, когда-нибудь они снова здесь встретятся?

Проводив взглядом улетавшее на драконьих крыльях существо, которое сложно было назвать человеком, в котором не осталось ничего от того утонченного флорентийского художника, написавшего «Рождение Венеры», «Весну», «Палладу и кентавра», Декарт с Евгением спустились с колокольни и вышли на улицу. Между ними возник разговор, на который Ренэ давно не мог отважиться.

— Такая любовь, как у брата Алессандро, большая редкость, — вздохнул он. — Конечно, я тоже любил мою бедняжку Элен. Но мне не хватило бы смелости влюбиться в нее так безрассудно. Мой разум был целиком поглощен созданием новой философии. Я надеялся раскрыть сокровенные тайны природы и чисел, а уж потом взяться за мысли и чувства. Мне казалось, что простые правила для руководства ума позволят, в конце концов, познать сам разум — внутреннее устройство всех res cogitans. Но это не так, Женэ, нельзя познать разум с помощью придуманных правил. Моя философия рационализма потерпела фиаско.

— И этим воспользовался Люцифер?

— Он знал наперед все изъяны моей философии, все изъяны рационализма! Послушай меня, это очень важно. Люцифер изобрел свою науку, он поставил ненадежное и трусливое ratio над естеством природы, над Богом и человеком. Но такой разум, отделенный от божественной мудрости, ни к чему не пригоден, он повинуется Люциферу. Я должен был подвергнуть сомнению философию рационализма еще до того, как ее начнут восхвалять. Да, я должен был видеть дальше! Брат Мерсенн предупреждал меня. Он говорил, что новую науку будут использовать для разрушения веры, нравственных устоев, для уничтожения человечества. Но в молодости я списывал подобные опасения на привязанность моих друзей к отеческой старине и авторитетам схоластики.

— Должно быть, многие творцы науки чувствуют себя обманутыми, — поддержал его Евгений. — Теперь, спустя сотни лет, считается, что каждый ученый — по необходимости безбожник, а каждый безбожник — по необходимости образованный человек и представитель научного мира.

— Да, мрачные пророчества Мерсенна сбылись. Но братство Розы и Креста придумывалось не для того, чтобы восторжествовало безбожие. Напротив, оно создавалось как духовное братство, где не имело бы значения кто ты — католик, протестант, древний эллин, сирийский дервиш или египетский математик. Познание природы виделось нам первым шагом к открытию несметных сокровищ души и Вселенского Разума. Мы верили в грядущее преображение веры, в возрождение всего человечества. Однако Люцифер все переиначил на свой лад.

— В этом ему нет равных! Знаешь, он ведь опять приходил ко мне в сновидении, — вспомнил Евгений. — Только после пробуждения я почти все забыл. Помню только, что меня напугали какие-то светящиеся круги. Они двигались в воздухе, прямо передо мной!

— Люцифер явно что-то затевает, — задумчиво пробормотал Ренэ. — Он всегда что-то затевает… с тобой, со мной, со всеми!

Они перешли через мост на другой берег реки, где флорентийские улочки становились совсем узкими и похожими одна на другую. Так что Евгений даже запутался. Ему казалось, что Ренэ водит его кругами. Однако после очередного поворота Декарт подошел к кованой двери, которой раньше здесь не было. Он вынул из-за пазухи связку ключей и причудливых отмычек. Покрутив в руках отмычки, Ренэ вставил одну из них в замочную скважину, потянув за дверное кольцо. Внутри показался длинный зеркальный коридор, вернее, сразу три коридора, ведущих в разные стороны. Декарт выбрал тот, что справа, и стал углубляться в темное зеркальное пространство.

В зеркалах мелькали фрагменты знакомых архитектурных сооружений. В одном Евгений узнал неповторимые очертания храма Василия Блаженного. Из другого выдвинулись конструкции Эйфелевой башни. Затем его поразила двойная спиралевидная лестница, отразившаяся сразу во множестве зеркал. Чтобы начать движение по ее плавному спуску, достаточно было положить руку на изящные перила.

— Библиотека Ватикана, — объяснил Ренэ Декарт. — Всегда перекрывает остальные коридоры. Раньше приходилось тратить уйму времени, чтобы ее обойти. Но в каждой библиотеке существуют небольшие лазейки, своего рода Лабиринт внутри Лабиринта.

В руке Ренэ блеснули толстые линзы в изогнутой оправе.

— Невооруженным глазом их не разглядишь, слишком острый угол обзора, поэтому приходится использовать гиперскопический окуляр…

Как только Декарт нацепил сей окуляр на переносицу, из оправы тут же выскочили линзы меньшего размера, и глаза Ренэ скрылись под слоями разноцветных стекляшек. Он медленно поводил головой, что-то разглядывая, потом повернулся бочком и протиснулся в едва заметную щель между зеркалами. Затем из той же щели вытянулась его рука, передавая окуляр спутнику. Евгений примерил линзы — и перед ним тоже мгновенно расширилась тонкая спектральная щель между зеркалами. Теперь он смог через нее пройти или, точнее, просочиться, судя по ощущениям, которые при этом возникали.

Лабиринт внутри Лабиринта оказался тонкой астральной сетью, соединявшей библиотеки между собой. Поэтому вместо Апостольской библиотеки Ватикана они с Декартом вошли в другую библиотеку, не такую обширную, но выполненную с безупречном вкусом, столь же величественную и чудесную. Чередование витых и прямых колонн между книжных полок зрительно умножало количество шкафов, а сплошная окантовка из балкончиков на втором этаже подчеркивала роспись куполообразного потолка, создававшего мистическую ауру, словно это была не библиотека, а самый