Книга София. В поисках мудрости и любви - Дэ Нирвакин

понимая, что в чем-то Евгений был прав. Они вышли из дворца и направились к бордюру садовой клумбы. Ренэ поставил ногу на бордюр, вынул из голенища ботфорт крохотный футлярчик с блестящим кремом и стал неторопливо натирать то один, то другой сапог. Как только крем впитался, позади ботфорт Декарта, прямо над шпорами, проклюнулись крылья! Аккуратно расправив свои перышки, они стали быстро трепыхаться.

— Ну, вот! — Евгений указал на крылья, выросшие из ботфорт Декарта. — Я же говорю, ты постоянно что-то скрываешь!

— «Начищенные сапоги окрыляют солдата»! Наш командир во время осады Ля-Рошеля любил повторять эту фразу, — вспомнил Декарт, вручая Женичу футлярчик с магическим кремом. — Бьюсь об заклад, кто бы ни придумал сей герметический крем, он планировал воспроизвести крылатые сандалии Гермеса, только эксперимент оказался не слишком удачным — начищенная обувь не летает! Но она позволяет мгновенно перемещаться из одной точки в другую. Время действия герметика весьма ограничено, так что давай не будем терять время!

Дабы подать пример, Ренэ Декарт поглядел вдаль и сделал размашистый шаг вперед. Он тут же испарился и появился там, куда смотрел — метрах в двадцати от Евгения! После такой впечатляющей демонстрации Женич с энтузиазмом принялся натирать свои ботинки герметиком. Дождавшись, когда из ботинок выросли крылья, он тоже посмотрел в сторону Декарта, мысленно пожелав туда переместиться — и в тот же миг оказался рядом с Ренэ, поменяв одну точку расположения в пространстве на другую.

— Ух ты! Вот это да! — поразился Евгений, взглянув на футлярчик с герметическим кремом, который пришлось вернуть Декарту.

— Теперь следи внимательно. Переходим на тот холм, — Ренэ указал рукой направление и исчез, возникнув на возвышенности среди деревьев.

Преодолевая таким образом путь с помощью скороходного герметика, сложно было определить, с какой скоростью они передвигались, потому что скорость эта была виртуальной. Телесные ощущения подсказывали, что они сделали не более сорока шагов, хотя в действительности счет шел на десятки километров!

Вскоре перед ними развернулась широкая долина реки Арно с живописным видом на мосты, черепичные крыши и величественный купол собора Санта-Мария дель Фьоре в мягких предвечерних облаках персикового цвета. Евгений почему-то был уверен, что Декарт направится туда — к этому куполу, на внутренней стороне которого располагалась впечатляющая панорама Адовой Бездны и Царства Небесного. Но они стали передвигаться по улочкам, ведущим в ином направлении.

Действие герметика прекратилось, и теперь они шли своими ногами. Крылья на обуви то ли исчезли, то ли отвалились. Евгений не обратил на это внимания. Его занимал другой вопрос — для чего, ну, для чего Декарт притащил его сюда, к этой неприметной церквушке с печальной колокольней? Неужели нельзя было назначить встречу в Галерее Уффици или у статуи Персея с головой Медузы? Неужели во всей Флоренции не нашлось другого места для встречи?

— Вот она, часовня Огниссанти, — с придыханием указал Ренэ.

Понятное дело, во сне нельзя было проверить, существует такая церковь или нет. Евгений ничего не знал про «часовню Огниссанти» во Флоренции, так что пришлось поверить Декарту на слово. Перед входом Ренэ снял шляпу, смиренно перекрестившись. Евгений тоже вошел в храм, который был гораздо крупнее часовни и мог легко вместить тысячу человек.

В былые времена здесь было многолюдно. По пышному убранству романских колонн, по обилию света над алтарем можно было представить, какая возвышенная радость царила в этих стенах. Но только было это давно, с тех пор все внутри замерло и опустело. Так бывает, когда из сверкающего ожерелья вынимают самый прекрасный и чистый кристалл. И вроде бы украшение по-прежнему продолжает сверкать и переливаться, но сияние это уже не радует глаз, не греет душу, а доставляет щемящую боль. Именно такое впечатление безутешного страдания от утерянной любви витало в этом светлом и, в то же время, сумрачном храме.

На скамье возле алтаря неподвижно сидел человек в монашеской рясе. Евгений не мог его разглядеть, так как лицо было скрыто капюшоном, и когда Декарт приблизился к нему, человек даже не шелохнулся, продолжая оцепенело смотреть в пустоту.

— Брат Алессандро? — попробовал его растормошить Декарт.

— Qui scit ignem invisibilem… — безучастно произнес монах, едва шевеля губами.

— Scit motum latentum, — продолжил Ренэ свою часть пароля.

Пароли на латинском языке были обычным делом в незримом братстве. В переводе обе части пароля звучали примерно так: «Кто знает невидимый огонь, знает и скрытое движение». После этих слов монах, наконец, поднялся и откинул капюшон с головы. Прическа у него была явно не монашеской. Во всяком случае, явно не католической. Длинные вьющиеся волосы свисали ниже плеч, выцветшие серые глаза казались почти белыми и были как будто совсем без зрачков! Он выглядел пугающе измотанным и словно окаменевшим. Его лицо не выражало никаких эмоций. Ни тоски, ни радости, ни страданий, ни желаний, ни жестокости, ни мягкости. Ничего, абсолютно ничего!

— То, что вам нужно, нельзя вносить в храм Божий, — произнес монах.

— А что нам нужно? — настороженно поинтересовался Декарт.

— Идемте, я вам покажу, — ровным голосом ответил он, повернув к лестничному проходу, через который можно было подняться на колокольню.

Декарт и Евгений молча последовали за ним в колокольную башню, где стали взбираться по крутым ступеням наверх. Там, возле оконного проема, монах поднял котомку, увешенную амулетами, зловещими оберегами, мешочками из крокодиловой кожи, гнутыми рогами, сушеными саламандрами и прочим инвентарем неизвестного происхождения. Отцепив один рог, брат Алессандро выкрутил из него плотно закупоренную пробку. Из открытого рога повалил едкий дым — внутри закипела жидкость!

— Микстура Драконис. Весьма опасное и действенное снадобье, — предупредил монах. — Если вы никогда им не пользовались, запомните — можно сделать только три глотка. Первый глоток позволит лететь, подобно дракону; второй — воспроизводит в телах вторичные демонические признаки; третий — сделает нечувствительным к огню; четвертый — окончательно превратит в дракона, и больше никто не вернет вас к прежнему облику.

С этими словами брат Алессандро пригубил бурлящую микстуру из черного рога, закупорил его обратно пробкой и передал Ренэ Декарту. Некоторое время ничего особенного не происходило, монах повесил сумку через плечо, снова накинув на голову балахон. Затем на спине у него стремительно отрос горб, который выставился из специального отверстия в одеянии. Брат Алессандро подвигал плечами — и над головой у него поднялись мощные кожистые крылья. Ничего не объясняя, он встал на подоконник готического окна.

— Не знаю, для чего вам понадобилась эта микстура, — сказал он напоследок. — Но если вы сделаете четвертый глоток, пути назад не будет. Вас станет терзать вечная жажда плоти и крови, которую невозможно утолить.

Не попрощавшись