— Невозможно быть поэтичным с такой красавицей, — сказал Анна.
— Значит, вы готовы целоваться с любой смазливой дурой? Выходит, я не ошиблась.
— Не будьте такой, Рошель.
— Какой «такой»?
— Букой.
Она снова придвинулась, но дуться не перестала.
— Я не бука.
— Вы прелесть.
На самом деле Рошель только и ждала, чтобы Анна ее поцеловал, но хотела сперва подразнить его. Нельзя же позволять все с первого раза.
Анна не прикасался к ней, боясь перегнуть палку. Лучше повременить, успеется. К тому же она такая чувствительная, такая нежная. Такая юная. И очень трогательная... Нельзя целовать ее в губы, это будет выглядеть вульгарно. Надо просто приласкать ее, коснуться губами виска, может быть, глаз. Где-нибудь поближе к уху. Но сначала надо обнять ее за талию.
— И ничуть я не прелесть, — Рошель сделала вид, что собирается сбросить руку Анны.
Он почти не настаивал. Если бы она и впрямь хотела его оттолкнуть, она бы добилась этого без малейшего усилия.
— Я вам неприятен? — спросил Анна. Но Рошель не хотела его отталкивать.
— Почему неприятен? Просто вы такой же, как и все остальные.
— Это неправда.
— Я наперед знаю, что вы будете делать.
— Ошибаетесь. Я не буду вас целовать, если вы сами этого не хотите.
Рошель ничего не сказала и опустила глаза. Губы Анны почти касались ее волос, он шептал ей что-то в самое ухо; она чувствовала его дыхание, легкое и осторожное... И снова отстранилась.
Анне это не понравилось. Ведь тогда, в машине, она позволила целовать себя взасос. И не ломалась. А тут вдруг: не подступись. Не давить же людей всякий раз, когда хочешь поцеловать девицу... Чтобы привести ее в боевую готовность. Он нарочно придвинулся ближе, запрокинул ей голову и запечатлел поцелуй на розовой щечке. Почти воздушный поцелуй. Рошель изобразила некоторое сопротивление, но быстро сдалась.
— Не так, — прошептала она.
— Я побоялся сделать вам неприятно, — еле слышно выдохнул Анна.
Рошель повернула голову и подставила ему губы. И даже укусила, играя. Ну и что, что он такой большой. Все равно не мешает поучить его немного. Она услышала шорох в дверях и, не меняя положения, скосила глаза. В коридоре мелькнула удаляющаяся спина Анжеля.
Рошель гладила Анну по волосам.
IV
...Этими штуковинами я впредь буду пользоваться реже, а то от них с души воротит.
Борис Виан, «Неопубликованные мысли»
Ехал по дороге профессор Жуйживьом. Ехал на собственной машине, потому что отправился в Экзопотамию своим ходом. Воплощение этого хода граничило с невозможным, бросая вызов самым смелым описаниям. Одно из них подняло перчатку, и вот что из этого вышло:
справа спереди — колесо,
спереди слева — колесо,
слева сзади — колесо,
сзади справа — колесо,
а посредине, в плоскости, расположенной под углом в 45° к основной плоскости, заданной центрами трех колес (и в которой временами оказывалось четвертое колесо тоже), находилось пятое, которое сам Жуйживьом именовал рулем. Под действием последнего предыдущие четыре временами действовали вполне слаженно, что, впрочем, не удивительно.
Внутри передвижного устройства между чугунными и листовыми перегородками крутилось великое множество других колес, назвать точное количество которых невозможно, не перепачкав пальцы смазкой.
В числе прочих составляющих можно было отметить также железо, ткань, фары, масло, казенное горючее, радиатор, задний (так сказать) мост, пищащие поршни, шатуны, коленчатый вал, черт знает что еще и студента-медика, который сидел подле Жуйживьома и читал одну очень хорошую книжку: «Жизнь Жюля Гуффе»[27], написанную Жаком Лустало[28]и Николя[29]. Диковинное хитроумное устройство, созданное на основе корнерезки, ежесекундно фиксировало скорость всего механизма в целом, а Жуйживьом следил за стрелкой, с ним соединенной.
— Нехило шпарим, — сказал практикант, поднимая глаза. Он отложил книгу в сторону и достал из кармана другую.
— Это точно, — согласился Жуйживьом. Его желтая рубашка радостно сияла в лучах солнца, заглядывавшего им прямо в лицо.
— К вечеру будем, — сказал практикант, быстро пролистывая новую книжку.
— Неизвестно... — ответил Жуйживьом. — Пока что мы еще далеко. А препятствия могут умножаться.
— Умножаться на что? — спросил практикант.
— Ни на что.
— Тогда их не будет вовсе, — сказал практикант, — потому что если что-то помножить на ничто, то ничто и получится.
— Вы мне осточертели, — сказал Жуйживьом. — Где вы это вычитали?
— В этой книге, — сказал практикант, показывая «Курс арифметики» Браше и Дюмарке.
Жуйживьом выхватил книгу из рук студента и вышвырнул ее вон. «Арифметика» шлепнулась в кювет, разбросав вокруг фонтаны светящихся искр.
— Ну вот, — захныкал практикант, — Браше и Дюмарке теперь погибли. — Он горько заплакал.
— Ничего, не впервой, — сказал Жуйживьом.
— А вот и нет! Браше и Дюмарке... их все любят. Я знаю, вы нарочно на них порчу наводите. Между прочим, это подсудное дело.
— А колоть стрихнин ни в чем не повинному стулу — это не подсудное дело? — строго спросил профессор.
— Это был не стрихнин, — зарыдал практикант. — Это была метиленовая синь.
— Да какая, к черту, разница! — рявкнул Жуйживьом. — И вообще, кончайте меня доставать, а не то вам же хуже будет. Учтите, я очень злой, — и он засмеялся.
— Это правда, что вы злой, — сказал практикант, хлюпая носом и утираясь рукавом. — Вы старый, гнусный тип.
— Я умышленно стал таким, — сказал Жуйживьом. — Это месть. Потому что Хлоя умерла[30].
— О, постарайтесь не думать об этом, — сказал практикант.
— Не могу не думать.
— Тогда почему вы всегда носите желтые рубашки?
— Не ваше дело, — сказал Жуйживьом. — Пятнадцать раз на дню я повторяю одно и то же, а вы опять за свое.
