от остальных. Так же, как всегда, тщательно заправляли койки, так же быстро умывались и ели ту же нехитрую солдатскую пищу, — и всё же что-то особенное было в начавшемся дне.
Построились во дворе, на краю огромного учебного плаца. Хмуро. Туманно. Зябко. Капитан сказал последние напутственные слова. Он ещё раз напомнил об осторожности. Он говорил о воинском долге, о присяге, о боевых традициях части.
Капитан не отличался красноречием, и всё, что он сейчас сказал, Иван Махалов слышал не один раз. Но странное дело, сегодня эти знакомые слова приобрели какой-то особый смысл.
Если разобраться, то Иван был не очень доволен своей боевой судьбой: учёба, строевая, караульная служба, а если нет провинившихся, то и очередные наряды на кухне. Сиди и чисти картошку! И, будто растравляя его душу, как нарочно, одна за другой шли беседы о боях, проведённых частью, куда он пришёл служить.
Здесь, на плацу, где стоял теперь Иван Махалов, он принимал присягу под боевым, простреленным знаменем. За два года службы он стал мастером своего дела. Во всей обстановке плаца, такой знакомой и привычной, было сегодня что-то новое, неизведанное.
Когда прибыли в город, туман уже рассеялся. Стоял хороший осенний день. Чем ближе подъезжали к Кировскому району, тем больше попадалось встречного транспорта и пешеходов. Только один бронетранспортёр двигался в направлении к станции. Километра за два до предстоящего места работы машина уже с трудом пробиралась сквозь густую толпу.
Трамваи и автобусы были переполнены. Десять тысяч жителей покидали свои дома. Свёртки, сумочки, корзинки, чемоданчики, а у некоторых даже узлы… Но большинство идёт с пустыми руками.
Люди идут спокойно, без паники, глубоко веря, что всё окончится благополучно.
Идёт бронированная машина, и люди останавливаются, с интересом и уважением смотрят на солдат, машут руками, что-то кричат. Иван думает: надо бы в ответ помахать рукой, смотрит на своих товарищей, но лица у них серьёзные, строгие, ответственные. Иван только сейчас обращает внимание на то, что и сам он сидит, словно аршин проглотил. Нет, это не специально он так напыжился. Такое у него состояние, будто только сейчас почувствовал всю страшную ответственность, какая на него ложится.
Медленно движется бронетранспортёр. Его догоняют несколько грузовиков с милицией и солдатами. Это оцепление. Пятьсот шестьдесят человек с красными флажками оградят опасную зону во время работы. Откуда-то появляются пожарные и санитарные фургоны. Они идут на заранее отведённые для них посты.
По закону с взрывоопасными предметами может работать только один человек. Но сейчас это немыслимо: дело затянулось бы на много дней. Над ямой склонились два офицера и три солдата. Работа началась. Тончайшая ювелирная работа над огромной массой земли, над глыбами стали, чугуна, меди, над тоннами взрывчатки и сотнями оголённых взрывателей.
Глядя на приготовленный инструмент, можно было подумать, что здесь собирается самая младшая группа детского сада. Крошечные совочки, тяпочки, крючки, лопатки составляли главные орудия труда воинов.
Сейчас самый страшный враг — земля. Снят только самый верхний слой. Она под снарядами, она спрессована и зажата между ними, она налипла на взрыватели, и неизвестно, что в ней спрятано. Надо очистить землю, не касаясь металла, надо нащупать, что внутри.
У каждого своя граница, чётко обозначенная полость, которую предстоит вскрыть. Едва ли всякий хирург, производя сложную операцию, работает столь трепетно, с таким напряжением воли, нервов, всех своих сил, как пришлось действовать сейчас воинам. Работали молча, сосредоточенно. И вот уже снята, очищена, сдута каждая крошка земли со всего эллипса площадью в шестьдесят квадратных метров. Стало видно, какой снаряд брать первым. Солдаты уже подошли к нему.
— Отставить! — предостерегающе поднял руку капитан. — Каждому ясно, что из всей пирамиды сейчас можно брать только этот снаряд, — сказал он. — На это мог и рассчитывать враг. Действовать только по команде. Ни одного самовольного движения.
У 203-миллиметрового фугаса, лицом к нему, становятся Иван Махалов, Дмитрий Маргишвили, Камил Хакимов.
— Приготовиться!.. Взяться!.. Приподнять! — звучат команды.
Такой тяжёлый груз хорошо бы приподнять рывком. Но это категорически запрещено. Его надо не оторвать, а отделить от земли, как отделяют тампон от раны. И приподнять только на один сантиметр. Таков приказ.
Лёжа на земле, капитан и старший лейтенант Поротиков с противоположных сторон смотрят, не тянется ли к снаряду проволока. Они очищают землю снизу.
— Поднять! — раздаётся новая команда.
Три солдата, три спортсмена-разрядника, тесно прижавшись друг к другу, движутся, как один механизм. Нельзя качнуться, нельзя оступиться, нельзя перехватить руку. Плывёт снаряд весом более семи с половиной пудов. Его шероховатое, с острыми выступами, изъеденное ржавчиной тело впивается в ладони. Это хорошо: он может содрать кожу, но не выскользнет.
К огромному, с открытым бортом прицепу, на одну треть заполненному песком, ведёт помост — земляная насыпь. Медленно над ней плывёт снаряд.
И вот уже все трое ступили на прицеп. Ноги вязнут в песке. Впереди для ноши приготовлена выемка — «постель». Снаряд опускают туда бережно, нежно, будто кладут в постель ребёнка.
…Шестнадцать снарядов откопали, перенесли и уложили, не сделав ни минутного перерыва. Носили все пятеро. После такой тяжёлой работы руки немного дрожат.
А теперь надо снова очищать землю. Надо, чтобы руки не дрожали. И уже не за рукоятки, а за лезвия сапёрных ножей берутся люди. Берутся так, чтобы жало выступало между пальцами как безопасная бритва из станочка. И вдруг высоко над головой вспыхивает огромная красная лампа. В ту же секунду сильный и резкий звонок, как на железнодорожном переезде: поезд. И в подтверждение голос в эфире:
«В поле зрения поезд Москва — Тбилиси. Прекратите работу».
— A-а, чёрт его несёт! — в сердцах бросает капитан.
— Это за мной подали, — тихо говорит Маргишвили. — Мне в Тбилиси пора.
Шутку слышат все, и все улыбаются.
…Спустя несколько минут лампа погасла, умолк звонок. По рации сообщили, что можно продолжать работу.
Иван Махалов счищает землю. Вот он сбрил тоненький слой и протянул нож, чтобы снова пройтись по этому же месту, и вдруг резко отдёрнул руку. На сердце будто растаяла мятная конфета — сердце обдало щемящим холодком. Это был не страх. Страшно, наверное, бывает под пулями. Было жутко. Под слоем земли, которую он собирался снять, будто вздулась тоненькая, как кровеносный сосуд, жилка. Она шла от взрывателя снаряда и исчезала где-то между другими болванками. Сердце обдало холодком в то мгновение, когда он понял, что это не жилка, а проволочка такого же цвета, как земля.
— Что случилось? — спросил Поротиков, обратив внимание на застывшего солдата.
Махалов молча показал рукой
