на другом конце кровати черную толстовку Хана, снятую мною ранее, держась за край матраса и прилично пошатываясь, я медленно подползла к ней. Ухватив трясущейся рукой желанный трофей, с облегчением выдохнула, и выпрямила спину, собираясь сразу же надень кофту.
И это было огромной ошибкой…
Тело, отказывающееся держаться ровно без опоры, тут-же поехало в бок, и я грохнулась на пол. Да так, что дух из груди выбило. Хватая открытым ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег, я перекатилась на бок, и закашлялась, возвращая легким способность дышать.
Когда из моего горла перестали доносится звуки умирающего кита, я наконец распрямила сжатое тело, и открыла все еще слезящиеся глаза. Сквозь пелену соленой влаги, вдруг увидела перед собой красивую резную шкатулку из бересты, спрятанную под кроватью. Даже не задумываясь, я машинально потянулась к ней рукой. Шкатулка оказалась увесистой…
Приподнявшись, откинулась спиной на боковую стенку кровати, и поставила тайничок к себе на колени.
“Какого черта ты творишь Кара?! Убери все немедленно обратно, это же не твоя собственность! К тому же Хан убьет тебя, если узнает.”
Отмахнувшись от голоса совести, я украдкой бросила взгляд на дверь, пытаясь понять, не возвращается ли хозяин юрты, и убедившись, что все впорядке, откинула крышку шкатулки. Любопытство вновь оказалось сильнее меня…
На круглом берестяном дне лежала толстая записная книжка в красной кожаной оплетке. Внутри она оказалась почти вся исписана именами и датами. Лишь последний десяток страниц был свободным от чернил. На внутреннем развороте обложки значилось: «Тусгай цустай хохирогчид».
Тусгай… Так назвал меня Дархан. Тусгай — значит особенный. Получается это список детей, которые обучались в лагере!
Листая тетрадь, и вчитываясь в буквы, я отметила некую закономерность. Все имена были написаны одним и тем же почерком, но вот даты… Самые первые записи датированы аж семнадцатым веком, а вот последняя была сделана всего месяц назад. Если этот список ведут еще с древних веков, то он явно не раз переписывался, ведь невозможно сохранять бумагу так долго. И похоже, что конкретно эта тетрадь была воссоздана Ханом, раз он хранит ее под своей кроватью.
В подтверждение этой теории я нашла в корешке записной книжки спрятанную ручку.
Бред какой-то… Как такое возможно? Неужели лагерь для одаренных детей, в жилах которых течет “золотая кровь“, существовал еще задолго до рождения самого Дархана? Или же речь идет о том самом военном стане, основанном его предком? Но зачем в наше время приписывать учеников лагеря к списку древних воинов? Бессмыслица…
А может просто дань традициям.
И ведь не спросишь ни у кого! Сразу поймут, что я шарилась в чужих вещах.
Услышав за стеной юрты торопливые шаги, я поспешно закрыла книжку, и когда ложила ее на дно шкатулки, то из корешка выпала ручка. А вместе с ней небольшой серебряный медальон.
Шаги приближались все быстрее, поэтому я быстро запихала ручку на место, а вот кулон убрать не успела… Задвинув шкатулку под кровать, зажала подвеску в кулаке, и прыгнула в постель, спрятавшись под пледом.
Дверь распахнулась в эту же секунду, и на пороге появился крайне мрачный и недовольный Хан. Взглянув на его лицо, я даже сперва решила, что он как-то узнал о моем маленьком преступлении, и испуганно сжалась, пряча кулак с зажатым в нем кулоном под подушку.
— Эта девчонка когда-нибудь меня до греха доведет! — заявил он с порога, и я облегченно расслабилась, поняв, что его настроение связано не со мной, а с ревностными капризами Лейлы.
Осторожно запихнув кулон внутрь наволочки, я уже спокойно вытащила руку, и спросила:
— Что, Лейла устроила тебе очередную сцену ревности?
— Угу, — недовольно буркнул парень, направляясь в мою сторону.
Приблизившись к кровати, он внезапно остановился, и опустил взгляд вниз.
Боже, неужели я не все убрала?!!!
Так и не поднимая взгляда, парень наклонился, и подобрал с пола оброненную мной толстовку.
Увидев его вопросительный взгляд, я поспешила оправдаться:
— Я проснулась от жуткого озноба, и пришлось идти на поиски чего-то теплого. Только вот как оказалось, с координацией у меня сейчас паршиво… Голова закружилась, и я упала. Попутно вон кофту потеряла, — я кивнула на зажатую в его руке вещь, — Кое-как получилось до постели доползти. Только коленки сильно ободрала…
Чтобы история звучала правдоподобнее, я состроила грустную моську.
Хан поверил. Слава богу! Положив кофту рядом со мной, он попросил:
— Покажи коленки. Если рана серьезная, то нужно обработать.
— Да ну, пустяки, — я махнула ладонью, в знак того, что не стоит заморачиваться.
Кожу конечно сильно саднило, но я решила, что царапины не настолько серьезные, чтобы вновь светить перед Ханом оголенными частями тела.
— Слушай, прекращай разыгрывать святую невинность! Мне плевать на твои ожоги. Для меня ты просто очередной ребёнок, попавший в беду. Представь, что я доктор, если так будет легче!
Видя, что от его слов я только сильнее насупилась, парань не выдержал:
— В конце-концов, я уже лицезрел некоторые части твоего тела, и никто из нас двоих от этого не умер!
Уже крайне обозленная на него, я откинула с коленей плед, оставив прикрытыми бедра, и рявкнула:
— Вот! Доволен?! Айболит недоделанный!
Парень же напротив, резко успокоился, поняв, что я послушалась его.
Достав из тумбочки маленький бутылек со спиртом, он смочил им бинт, и присел у моих ног. После внимательного осмотра моих коленей, был выдан вердикт:
— Кожу ты конечно стесала прилично, но думаю обойдемся простой обработкой.
Поднеся к царапинам на необожженной ноге бинт, Хан начал аккуратными движениями промакивать выступившую кровь. От спирта ранки нещадно защипало, и я сквозь зубы зашипела от боли.
— Тщщщ… Почти все, — проделав те же манипуляции со второй коленкой, он склонился к моим согнутым ногам, и осторожно подул на обработанные места.
От этого по моей коже пробежала легкая волна мурашек.
Не поднимая головы, парень вскинул на меня обжигающий взгляд, и внезапно едва ощутимо провел кончиками пальцев по моей обоженной ноге, от щиколотки и до края покрывала.
— Не так уж и страшно, правда? — в его голосе появилась какая-то волнующая хрипотца, — К чужим прикосновениям можно привыкнуть, Кара.
Меня вновь начало лихорадить. Только вот уже явно не от болезни… Покраснев до кончиков волос, я тихо спросила:
— Что ты делаешь?
В ту же секунду мужская рука оторвалась от моей горящей кожи, оставив после себя лишь легкое чувство покалывания в местах прикосновений.
Абсолютно холодным тоном, в котором не было и намека на былую чувственность, Хан изрек:
— Я просто показал, что ты способна не прятаться в свою раковину. Нужен особый
