тихо сказал Андрей.
— Я тоже в это поверил. Сегодня утром поверил. Когда жена сказала, что останется со мной. Как думаешь, останется?
— Не знаю.
— А я знаю. Сообрази, зачем она нас всех здесь собрала? Счастливый конец отснять? Лену тебе из рук в руки передать? Все плачут и рыдают от умиления. Черта с два!
Он внезапно замолчал, и некоторое время сидел неподвижно, закрыв глаза.
— У тебя все? — ледяным голосом спросила Ольга.
— Андрей… Я действительно стоял? Ты врать не умеешь. Стоял?
— Стоял.
— И сейчас смогу?
— Скажи себе, что от этого зависит — жить тебе или нет.
— Или сдохнуть, или подняться?
— Подняться. Помочь?
— Не надо! Теперь сам. Сам, сам…
Заметно было, что он собирается с силами. Наконец, сильно оттолкнувшись руками от подлокотников кресла, поднялся, постоял, покачиваясь секунду-другую и, плашмя рухнул, зацепив в размахе рукой за скатерть и потянув ее за собой. Сидевшие за столом вскочили, только Лена осталась сидеть, как сидела, пристально глядя на расползающееся по белоснежной скатерти красное винное пятно.
Коньяк из опрокинутой бутылки стекал по скатерти прямо на Леонида. Он лежал неподвижно. Амиркул и Дубовой хотели его поднять, но их остановил голос Андрея.
— Встанет сам. Или больше никогда не встанет.
— Не хочу подниматься, — простонал Леонид. — Так хорошо… Коньячок льется…
— Умоляла не пить сегодня, — устало и с видимым облегчением сказала Ольга. — Виктор Петрович, вы все время были с ним. Неужели нельзя было…
Леонид приподнял голову.
— Нельзя. Ты хотела, чтобы напилась она, а напился я.
— Что ты несешь! Совсем уже! — сорвалась Ольга. Красивое лицо ее исказилось презрительно-гневной гримасой.
— Эле-мен-тарно. И Амиркул для этого же — продемонстрировать бездну падения. А он ей букет. И вообще пальцем не тронул.
— Он не трогал, другие трогали. Все прекрасно знают, как она жила, чем занималась. Мы ее только снаружи отмыли. А внутри все, как было.
— Дура! — Леонид попытался сесть. — Внутри остается то, что было всегда — душа. Андрей говорит — она святая. Я ему верю.
— Потому, что «возлюбила много» — так, кажется, у твоего сумасшедшего Достоевского? Она много многих, а я много одного. Чего ты мне простить не можешь.
— Если бы ты его любила, я бы просто отошел в сторону. Не любила — хотела иметь. Заполучить целиком и полностью, без остатка. В свое безраздельное распоряжение. Ты почему-то считала, что имеешь на это право. Если бы любила, ушла бы с ним, а не ко мне.
— Я хотела, чтобы он стал счастливым после того, что с ним сделали. А он не хотел быть счастливым. Знаешь, что он мне тогда сказал? «Мы не имеем права быть счастливыми». Я спросила: «Почему?» Что ты мне ответил, помнишь? «Мне стыдно». — Стыдно быть счастливым? «Когда я пойму, что с нами происходит, я вернусь». — Что происходит?! Где?! Ты ничего не ответил. Просто ушел. Куда? Зачем? После этого я виновата, что не побежала следом? Смешно.
Словно отыскивая среди нас сочувствующих, она обвела нас взглядом и вдруг увидела красный огонек на включенной камере Гриши.
— Я же просила не снимать, пока не дам команду! Вон отсюда! Оба! Кассету отдать Дубовому! Завтра напишите заявление по собственному.
Я молча полез в карман, достал «Заявление», аккуратно развернул его и положил на стол перед Ольгой.
— Оно у меня давно написано. Число поставишь сама. Ничем другим это закончиться не могло. Согласись, я все время был на твоей стороне. Не понимал Андрея и как дурак надеялся на счастливый конец. Потом появилась Лена, и ты вдруг испугалась. Чего казалось бы? У тебя — все, у нее — ничего. Но ты хорошо знала Андрея. Он — путник. Для него остановится — равносильно смерти. Пойти с ним рядом могла только она.
— Пусть идут! Скатертью дорога! Хотелось бы только знать — куда?
— Забери свою бумажку, — сказал Леонид, пытаясь подняться с пола. — Пока еще я руководитель канала. Думаешь, на этом все кончится? Фиг! Для него цель жизни — идти, для меня — встать. — Цепляясь за стол, за кресло, он почти встал, но, не удержавшись на ногах, навалился на стол лицом к Лене. — Леночка, прости нас всех. Все мы гады, сволочи, дураки. Думаем только о себе. Андрей твой тоже сволочь. На его месте я бы взял тебя на руки и понес бы, и понес… Представляешь, какое это счастье — идти и нести на руках любимую женщину.
— Не надо, — тихо сказала Лена.
— Не надо что? — также тихо и серьезно спросил Леонид.
— Никого не надо любить.
— Почему? — еще тише спросил Леонид.
— Каждая любовь кончается смертью.
— И с этим ничего нельзя поделать?
— С этим ничего нельзя поделать. Когда я это поняла, мне стало легко и спокойно. Главное — успеть добежать.
— Куда?
— К самому себе. Настоящему.
— Ты добежала?
— Не успела.
— Андрей, помоги, — попросил Леонид.
Андрей подошел и помог ему стать на ноги. Судорожно уцепившись за Андрея, Леонид стоял.
— Я тоже не успел. Всю жизнь не бежал, а переступал. Осторожными шажками, чтобы, не дай бог, не споткнуться. Но все еще можно исправить. У нас с тобой, Леночка, впереди еще целая жизнь.
— У меня — нет, — сказала Лена и, взяв не допитый Ольгой фужер с коньяком, залпом выпила его содержимое.
— Дура! — закричала Ольга. — Зачем я, спрашивается, тебя спасла?! Сдохнешь теперь! А он уйдет! Навсегда!
— Если любишь, добежишь, — каким-то окрепшим, не своим голосом сказала Лена. — Я добежала. — Она встала, завела руку за спину и, видимо, расстегнула какую-то застежку. Красивое Ольгино платье как-то медленно стекло с нее. Ее сильно качнуло, и она уцепилась за спинку стула. — Не сердись, — сказала она, глядя на Андрея. — Я уже ничего не могу.
Ее снова качнуло. Я стоял ближе всех и успел подхватить ее, когда она уже падала. Она показалась мне почти невесомой. На вытянутых руках я протянул ее Андрею. Дубовой набирал номер скорой. Леонид неподвижно стоял, вцепившись в спинку стула. Гриша судорожно вставлял в камеру новую кассету. Амиркул стоял на коленях и смотрел вверх — видимо, молился. Ольга стояла, отвернувшись к окну, за которым вовсю хозяйничала осенняя метель.
Скорая с завыванием мчалась сквозь снегопад по ночному городу.
Лена с мертвым, совершенно белым лицом лежала на носилках. Врач и сестра возились с каким-то прибором, закрепляя на ее руке датчики. Андрей отстранил сестру и, положив одну руку Лене на лоб, другой стал слегка нажимать в районе солнечного сплетения. Лена чуть слышно застонала. Врач торопливо сломал ампулу, заполнил шприц. Машину сильно качало, и ему никак не
