будем! Ясно же приказано — без пяти золотых не возвращаться, а у нас в ящике пока одна медь. Нашел время нос воротить!.. Простите моего неучтивого собрата, госпожа. В такой трудный для ордена час мы рады любой помощи, из чьих бы рук она не пришла!
— А что стряслось? — спросила Леу, стараясь казаться равнодушной. — Что за беда у вас?
Рассветный брат всплеснул руками.
— Ах, добрая госпожа! Разбойники, нечестивцы, которые свили гнездо в здешних лесах, захватили в плен Преосвященнейшего Владыку, епископа Серого Луга. Потребовали за него такой огромный выкуп, что пришлось полностью опустошить нашу казну. Теперь, чтобы пополнить ее, нам приходится собирать пожертвования на улицах… Это ужасно, госпожа, — вздохнул он. — Одного из этих прохвостов, который принес требование выкупа, схватили, но это слабое утешение, конечно. Тысячи золотых солнц, госпожа, тысячи! Серебро! Даже золотая утварь! Все погибло!
По ее спине пробежал холодок.
— Схватили?
— Да, и сегодня повесят. Да вот, оглянитесь — виселицу уже закончили сооружать. Думаю, еще до темноты молодчика вздернут. Еще, кажется, Эдиту Доэрти, эту отступницу, прилюдно сечь будут, но это… Эй, куда вы?
Леу, не оглядываясь, быстро пошла прочь, потом перешла на бег. Первые пару мгновений ее охватила паника, голова закружилась, все мысли улетучились, а потом пришла одна — оружие, Нужно достать оружие, хоть какое-нибудь. С ним спасти Мартина будет проще.
Потом все смешалось в кучу — снова узкие темные улочки, дома, нависающие и давящие сверху, грязные круглые булыжники под ногами. Голоса со всех сторон — Леу снова услышала имя Этиты Доэрти, «матушки Эдиты» один, два, три раза, каждый раз сопровождаемое вздохами и причитаниями. На перекрестке улиц венардийские солдаты древками копий разгоняли огрызающуюся толпу. Снова попадались рассветные братья с их колокольчиками и ящиками… Леу совсем растерялась. Она понятия не имела, где достать оружие — может, в городе есть лавка, где им торгуют? А если это вообще незаконно, и спроси Леу о таком, ее схватят и начнут звать солдат?
Потом ей повезло — совсем запыхавшись и опять начиная впадать в панику, Леу набрела на какую-то харчевню, маленькую и темную. Хотела попросить воды, и увидела на стойке, за которой возился хозяин, нож для разделки мяса. Щербатый и грязный, но лучше, чем ничего! Она подождала, когда человек отвлекся, оставила на стойке монету, схватила нож и бросилась бежать.
И только теперь, снова стоя на городской площади и глядя на возвышающиеся над ней виселицы, Леу поняла, что вся эта беготня, в сущности, была совершенно бесполезной. Ну хорошо, оружие она достала, а что дальше? Вскочить на помост, когда приведут Мартина, перерезать веревку у него на шее и сбежать? Переколоть этим несчастным ножиком солдат, которые попадутся ей на пути? Ну что за бред! Леу зажмурилась и сжала кулаки, чувствуя, что вот-вот расплачется.
Нет. Не сейчас. Не время. Нужно что-нибудь придумать. Хоть что-нибудь.
— Они, похоже, не шутили, — приглушенно говорил кто-то рядом с ней. — Я думала, просто слух, а вот нет. Действительно собираются матушку Эдиту высечь, представляешь? Прямо на людях, стыд-то какой!
— Небо не допустит, — мрачно ответил другой голос. — А коли не оно, так люди сами вмешаются. Шут с ними, с вольными братьями…
— Вольный брат только один, — вмешался еще кто-то. — А остальные двое — местные. Угг Пустая Рука и Дулас Щипач…
— Что в лоб, что по лбу. Все равно все трое — воры, разбойники. Пусть хоть вешают их, хоть головы секут, невелика печаль. А матушку Эдиту-то за что позорят, нелюди? Она в жизни мухи не обидела. Я помню, пять лет назад ногу сломал, думал — все, до конца жизни хромым останусь. Еле до лечебницы Солнечных сестер доковылял, так матушка лично у дверей встретила, внутрь проводила, сама отвар приготовила, чтобы боль снять. А разговаривала ласково так, будто родного сына после долгой разлуки отыскала. Сестры меня выходили, ногу выправили, и ни монетки не взяли. Я потом уж, как поправился, целую луну им пожертвовал.
— На нее давно зуб точат, — отозвался новый голос. — С тех пор, как орден Чистого неба в опалу попал, а матушка Эдита стала за синих монахов заступаться. Наверное, сейчас все-таки…
Зарокотали барабаны. Леу вздрогнула и открыла глаза. Растерянно огляделась — площадь уже была полна людей (когда только они успели собраться?), в сгустившейся темноте горели факелы и большие костры в кованых решетчатых жаровнях…
Леу качнуло назад, снова вперед. Ругань, крики — по толпе прошло движение, а потом помост, отталкивая людей древками копий, а особо непонятливых подгоняя пинками и зуботычинами, окружили солдаты. По расчищенному ими коридору прошли двое — приподнявшись на цыпочки, она разглядела богатую, отороченную мехом одежду одного и закрывающий почти все лицо колпак другого.
Снова грянули барабаны, с трудом заглушая возмущенные вопли толпы; в проходе показалась коротко стриженная седая женщина в желтом балахоне, которая шла, высоко держа голову, сжав губы и, кажется, не замечая творящееся вокруг. За ней венардийцы тащили двоих оборванных типов, закованных в кандалы — один, покрепче на вид, упирался, рычал и рвался из рук, что держали его, другой, не замолкая, сыпал проклятиями.
У Леу екнуло сердце. Сбилось с ритма, а потом застучало так сильно, что едва не заглушило барабаны.
Мартин шел последним — голова опущена, волосы закрывают лицо, руки связаны впереди. Куртку у него отобрали, оставили только рубаху, рукав оторван, и Леу показалось, что она даже может разглядеть длинный шрам на предплечье, который оставила булава венардийского солдата. Мартин тогда пытался защитить ее, после того, как Леу, воззвав к луне, упала без чувств, и…
Луна!
Она задрала голову так резко, что заболела шея. Может, если снова взмолиться о помощи, мать фаэйри услышит ее?
Небо было темным, почти угольно-черным, затянуто тяжелыми грозовыми тучами, которые с самого утра не могли разродиться дождем. И ни луны, ни звезд. Леу застонала от отчаяния.
Ладно! Придется спасать его самой. Как спасать — она не знала, но стоять и смотреть, как Мартин погибнет, Леу не собиралась. Она снова привстала на цыпочки, бросила быстрый взгляд на
