из зол, самым осуждающим из обвинительных приговоров для любого правительства, которое настолько сбилось с верного пути, что позволило ей случиться. Но гражданские войны способны перекидываться на другие территории, особенно туда, где для них есть те же коренные причины. Он все более горячо надеялся, что помешает бескомпромиссной религиозной политике короля привести Нидерланды к «опасной вспышке гражданской войны».
Его самого тоже затронула французская катастрофа, и самым непосредственным образом. В городе Оранж, где он был суверенным правителем, произошло крупное восстание гугенотов, с которым должен был справиться замещавший его городской наместник. Из-за этого Вильгельму пришлось иметь дело с папой, который был для него не только святым отцом, но и соседом-землевладельцем (по папским владениям в Авиньоне). Заявляя о своей верности церкви, Вильгельм старался удержать от крайностей своих французских подданных обоих вероисповеданий, а это была неблагодарная задача, и к тому же деликатная оттого, что он знал: Филипп Испанский должен наблюдать за ним, чтобы по действиям в Оранже яснее предугадать его будущее поведение в Нидерландах.
Тем временем эмиграция, вызванная религиозной политикой короля, обескровливала фламандскую промышленность, а система местного управления ломалась, потому что никто не хотел проводить в жизнь законы о религии. Неуважение к одной группе законов – это начало неуважения ко всей системе власти, так что и Маргарита, и Филипп признавали, что положение было серьезным, но это признание вело их к разным результатам. Дворянство для Филиппа по-прежнему было первым препятствием, которое надо удалить, а для Маргариты – первой частью населения, которую надо привлечь на свою сторону. В июне 1562 года она созвала собрание рыцарей Золотого руна, в очередной раз применив этот освященный временем способ обсудить в неформальной обстановке самые серьезные проблемы страны с главными людьми этой страны. Рыцари Золотого руна на своем торжественном заседании посоветовали регентше созвать Генеральные штаты и послать одного из них – Монтиньи, брата Хорна – в Мадрид, чтобы объяснить королю, что тот должен изменить свою политику. Это были достаточно откровенные высказывания для публичной встречи с регентшей. А на встрече без посторонних под председательством принца Оранского в доме Хоогстратена они договорились, что Гранвелла должен уйти, и более того – осудили религиозную политику короля как неразумную. Вильгельм, уже во многом вставший в политике на сторону оппозиции, теперь пошел еще дальше, и, когда в Брюсселе собрались Генеральные штаты, их участники не только имели обыкновение использовать дворец Нассау как свой постоянный зал для заседания комитетов, но Вильгельм, как с негодованием написала регентша Филиппу, всегда вмешивался в эти заседания, направляя и нацеливая требования делегатов.
Вильгельм не делал ничего незаконного. Как брабантский дворянин, он имел право выступать на заседаниях Генеральных штатов, а что касается остального, то он всегда был щедрым хозяином официальных мероприятий, всегда охотно предлагал своим собратьям-дворянам и членам Штатов пользоваться его домом, всегда любил обсуждать подробности политических проблем без посторонних и неформально. Естественно и неизбежно он стал фактическим, хотя и непризнанным, главой оппозиции и в Генеральных штатах, и за их пределами и, в сущности, поменялся ролями с Маргаритой и перенес управление политикой Нидерландов в свой частный дом. Первый раунд необъявленного боя между Филиппом и Вильгельмом выигрывал, несомненно, Вильгельм.
Тем временем из Германии пришло известие, что эрцгерцог Максимилиан будет избран преемником своего отца в Священной Римской империи. Выборы и коронация наследника должны были произойти во Франкфурте, до которого из Нидерландов было около двух дней пути и куда легко было попасть из дома родных Вильгельма в Дилленбурге. Что могло быть естественнее, чем его просьба отправить его во Франкфурт как представителя правительства Нидерландов? Да, ничего не было естественнее, но ничто не могло сильней встревожить Филиппа. Дело в том, что Филипп и его двоюродный брат эрцгерцог Макс не любили один другого и проявляли свою неприязнь почти открыто. Макс был очень умным молодым человеком с удивительно современными взглядами; он сильно сочувствовал протестантам, из-за чего однажды едва не сменил веру, тогда его остановили только суровые упреки его семьи. И Филипп не хотел, чтобы принц Оранский, который всегда был в очень и даже слишком хороших отношениях с Максом, имел какой-либо шанс возобновить знакомство с ним. Еще меньше король хотел, чтобы Вильгельм имел возможность встретиться с целой толпой немецких правителей-протестантов в дружеской неформальной обстановке, чтобы планировать смуту в Нидерландах. Филипп не мог напрямую запретить принцу Оранскому поехать, потому что Вильгельм был (как неудобно для Филиппа!) суверенным правителем и имел в Германии очень много родственников. Однако он мог указать, что не желает этой поездки. Король так и сделал – и напрямую, и через Маргариту. Но Вильгельм все-таки поехал.
Во Франкфурте, разумеется, обсуждалось положение в Нидерландах, и Вильгельм нашел случай сказать, что недавняя попытка Филиппа помочь Екатерине Медичи была подготовкой к военным действиям против еретиков в Нидерландах. В его словах не было ни большого нарушения тайны, ни чего-то очень необычного: ни один наблюдательный свидетель тех событий не мог думать иначе. Филиппу это было все равно: его не беспокоило, что принц Оранский громко рассуждал о его политике перед слушателями, которым она не нравится. Кроме того, теперь оба его главных противника имели жен из немецких княжеских семей: Эгмонт был женат на сестре курфюрста-палатина, а Вильгельм на саксонке Анне. Это был признак того, что нидерландское дворянство может при случае использовать давнее неработающее утверждение, что Нидерланды – часть Священной Римской империи.
Поездка Вильгельма во Франкфурт была короткой: в ноябре 1562 года он должен был находиться в своем доме в Бреде во время родов своей молодой жены. Анна родила дочь, но та прожила лишь столько времени, сколько понадобилось, чтобы окрестить ее по полному католическому обряду. Маргарита прислала молодой матери несколько писем со словами соболезнования и сообщила Филиппу, что, как бы Вильгельм тайно ни сочувствовал еретикам, внешне он ведет себя безупречно.
Но ситуация в Нидерландах оставалась тупиковой: Гранвелла был глух ко всем намекам и по-прежнему с улыбкой на губах контролировал совет, а Монтиньи привез из Мадрида от короля только расплывчатые заявления о добрых намерениях. Дворяне три месяца ждали, не отзовет ли король Гранвеллу, осуществляя эти намерения, но этого не произошло, и тогда, в марте 1563 года, Вильгельм, Эгмонт и Хорн направили новое письмо, жестко требуя отозвать кардинала ради пользы общества. Прошли апрель, май, июнь, а Гранвелла оставался членом Совета. В июле разразилась гроза. Принц Оранский во главе депутации рыцарей Золотого руна предъявил требование, которое фактически было ультиматумом: Гранвелла должен уйти, иначе они не смогут
