слетала снежная пыль. Я каталась летом на лодке мимо Нескучного, и знакомые деревья как бы кланялись издали: «Не забывай нас».
И осенью мы собирали здесь букеты из листьев: красных, желто-лимонных, зеленовато-коричневых, царапавших руки сухим, жестяным прикосновением. И в первые весенние дни, едва только лед сходил с Москвы-реки, мы прибегали в Нескучный сад. Деревья стояли еще голые, пахло талым снегом, прошлогодней травой. И все время хотелось петь оттого, что скоро лето…
Однажды мы решили встречать Новый год в Нескучном.
Ровно в одиннадцать мы вышли на лыжах на Москву-реку и пошли друг за другом по направлению к Нескучному саду.
Было морозно. Даже звезды в далеком небе словно бы поскрипывали и дымились от мороза.
Острые тени ложились по обе стороны лыжни. Мы вышли на берег, дошли до Нескучного. Тихие деревья, щедро обсыпанные снегом, расступились, давая нам дорогу.
Мы воткнули палки в снег.
— До чего хорошо мы придумали! — сказала Валя. — Взяли да и пошли на лыжах. Все люди сидят в духоте, жрут, пьют, кричат всякие глупые тосты, а мы один на один с природой…
Зденек посмотрел на свои часы. Единственный из нас он носил на руке часы: его отец переделал старые карманные часы на ручные и подарил их сыну.
— Хотя ты и не любишь глупых обычаев и тостов, однако время, — сказал он. — Без трех минут двенадцать…
Мы невольно взглянули на небо. Кто знает, может быть, в этот самый миг, в канун Нового года, небо должно вдруг стать иным, не похожим на себя.
Нет, все было так, как всегда. Мы подняли палки кверху и ударили одна о другую, как бы чокаясь. И этот негромкий деревянный стук внезапно нарушил тишину: громко каркнула одинокая ворона, ей отозвалась другая, третья…
— С Новым годом! — заорал Лешка.
— А теперь давайте, — сказал Роберт, — давайте будем желать друг другу все хорошее.
— Да, так полагается, — сказала я.
Зденек облокотился о палки.
— Что было бы, если бы сбывались все пожелания?
— Какие? — спросила Валя. — Плохие или хорошие?
— Всякие.
— Если будут сбываться хорошие, тогда все люди будут счастливыми, — резонно сказала Валя.
Зденек иронически посмотрел на нее.
— До чего будет скучно жить…
— Почему? — спросила я.
— Потому что все будут счастливы, больше желать уже нечего, стремиться не к чему, тоска зеленая…
Лешка нагнулся, слепил снежный шарик.
— А по-моему, это очень хорошо, когда все люди счастливые.
Размахнувшись, он далеко забросил снежок.
Кто-то из нас предложил разжечь костер.
Мы расчистили снег, чистили долго, старательно. И наконец образовался небольшой, холодно поблескивающий круг.
Потом наломали еловых ветвей, обложили газетой, которая нашлась у Роберта.
И вот вспыхнул костер.
Языки пламени освещали наши лица. И мы, не сговариваясь, стали прыгать вокруг костра и петь кто что хотел.
Далеко по пустынной заснеженной реке раздавались наши голоса.
А потом Лешка стал гадать. Он брал каждого за руку и предсказывал, что кого ждет. Мне он предсказал, что я буду председателем звероводческого колхоза на Дальнем Востоке. Зденеку, что он будет преподавателем танцев.
— Всю жизнь мечтал, — сказал Зденек.
Вале Лешка предсказал, что она, если не сломает ноги, будет балериной Большого театра и когда-нибудь станцует «Спящую красавицу».
— А что же ты мне нагадаешь? — спросил Роберт, протягивая ему свою руку.
И Лешка, не взяв его руки, ответил:
— А ты будешь, кем захочешь. Ученым, или летчиком, или капитаном дальнего плавания.
Зденек рассмеялся, и смех его показался мне натянутым.
— Глядите-ка, всем он назначил, кто кем будет, а Роб, выходит, будет сам выбирать себе будущее!
— Да, — сказал Лешка, — Роб сам выберет то, что ему больше всего понравится!
— Не спорь с ним, — примирительно сказала Валя. — Сердцу все равно не прикажешь.
И Лешка, обрадованный ее поддержкой, повторил:
— Правильно. Сердцу не прикажешь!
Между тем мороз все усиливался. У меня до того замерзли ноги, что я просто перестала их ощущать. Лешкины брови стали совершенно седые, и было смешно смотреть на его мальчишеское лицо со стариковски белыми колючими бровями.
— Пошли ко мне, — предложила Валя. — У нас печка истоплена, тепло, мама пироги с капустой напекла.
И мы повернули назад к городу. Мы мчались один за другим по дорожкам Нескучного, а деревья, такие понятные и знакомые днем, казались таинственными громадами в неярком свете новогоднего месяца.
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
До сих пор помнится ясно, словно было это совсем недавно, как в субботу двадцать первого июня, в самый канун войны, мы впервые после окончания школы вновь собрались все вместе.
— Отныне этот день будет днем традиционной встречи учащихся, — сказал, открывая вечер, директор школы Виталий Валерьянович.
Цвели тополя за окном актового зала, назойливые пушинки влетали в окна, цеплялись за волосы, оседали на ресницах. Разноцветные фонари сияли между ветвей во дворе.
Мои друзья выглядели необычно празднично. Может быть, потому, что кругом все дышало непринужденностью общего семейного торжества. И все были очень веселы, вдруг вновь ощутив себя много моложе.
Валя пришла в белом шелковом платье, очевидно специально сшитом к этому дню. Красивой Валю трудно было назвать. Она никогда не была красивой, но лицо ее дышало здоровьем, глаза сияли радостью. И весь вечер она танцевала со Зденеком.
Под утро мы отправились в Нескучный сад. Казалось, никогда еще деревья не были такими цветущими, а Москва-река такой спокойной и величавой.
Мы пели во все горло:
Если завтра война,
Если завтра в поход…
Пели мы весело, легко и лихо произнося хорошо знакомые слова.
Могли ли мы думать, что пройдет несколько часов, всего лишь несколько часов, и слово «война» обернется для каждого из нас своим первозданным грозным звучанием?
И вот прошли годы, и снова двадцать первого июня мы встретились в старых, знакомых стенах.
Мы старались не пропускать этот день. Конечно, в войну было не до встреч. Но, когда окончилась война, редкий из нас, оставшихся в живых, забывал о дне традиционной встречи.
Еще за несколько дней в «Вечерке» появлялось короткое извещение:
«День встречи учащихся 29-й школы будет 21 июня».
И снова мы вместе. Ходим по коридорам, сидим за партами в классах, где прошло наше детство, выбегаем во двор, в котором обычно проводили перемены.
Мои друзья сильно изменились за эти годы. Должно быть, и я изменилась, но по себе никогда не видно. Однако, когда я вижу седые волосы Роберта или шрам на лице Вали, когда я слышу стук протеза Виталия Валерьяновича, я снова думаю о том, что прошедшие годы ни для кого
