сторону и отобрал вожжи. Сани тронулись. Жуканов был ошеломлён и смотрел на Матвеева, соображая, что произошло.
— Да это разбой, — сказал он вдруг. — Дай сюда вожжи. Слышишь, дай!
Он схватил вожжи и рванул к себе с истерическим всхлипыванием. Лошади метнулись в сторону, топчась на месте. Матвеев оторвал его руки от вожжей, а Безайс придавил его в угол саней и держал изо всех сил. Длинные уши его шапки волочились за санями и взметали снег.
— Пустите, — сказал Жуканов, тяжело дыша.
Безайс отпустил его.
— Поймите, будьте любезны, — сказал скупщик довольно спокойно, — моё положение. Вы партийные. Поймают меня с вами, что мне сделают? Убьют ведь! Вы сами собой, а я за что должен страдать? За какую идею?
— Отдайте лошадей нам, а сами вернитесь в деревню.
— Отдай жену дяде. Они не мои, лошади.
— Поправьте шапку. Упадёт.
Машинальным движением он подобрал волочившиеся уши, отряхнул их от снега и обернул вокруг шеи.
Он потёр переносицу, поднял голову, и вдруг глаза его вспыхнули.
— Не поеду я! — вскричал он таким неожиданно громким голосом, что все вздрогнули. — Не поеду, — ну! Чего хотите делайте, мне всё равно. Где у вас такие права, человека силком везти? Убивайте меня — все равно не поеду! — Голос Жуканова сорвался почти на крике. — Ну — убивайте! — повторил он, нагибаясь вперёд и тяжело дыша. — Забирайте лошадей, шкурки. Сымите с меня пальто. Может быть, вам и сапоги мои нужны? Берите и сапоги! Грабьте кругом, начисто!
— Не кричите так, — нервно сказала Варя. — Могут услышать.
— Пускай слышат, — ответил он. — Какое мне дело?
И вдруг, топорща усы и покраснев от натуги, он пронзительно крикнул:
— Грабют!
— Это чёрт знает что, — растерянно произнёс Безайс. — Вы, Жуканов, и-ди-от, дурак. Проклятый старый дурак.
— Вы сами дурак, — сварливо ответил Жуканов.
Они глядели друг на друга выжидательно и враждебно. Матвеев медленно расстегнул куртку и сунул руку в карман.
— Если вы ещё раз крикнете, я вас убью, — сказал он. — А потом возьму за ноги и оттащу в сторону.
Этого Жуканов не ждал.
— А вы знаете, — сказал он вызывающе, — что вам за такие слова может быть?
— Я сильнее вас, и нас двое. Если вы не поедете, то потеряете лошадей, мы их всё равно заберём.
А если поедете — и лошади у вас останутся, да мы ещё приплатим. Решайте скорей, времени нет.
Он мог бы свернуть ему голову одной рукой — лысеющую, с висящими усами голову. Но он предпочёл не делать этого. Жуканов вынул платок и громко высморкался.
— Хорошо, — сказал он с достоинством. — Я уступаю физической силе. Но я буду жаловаться.
Он нашёл в этом какое-то удовлетворение.
— Я буду жаловаться, — повторил он.
Матвеев беспечно улыбнулся. Он достал нож и отодрал снаружи обшивку саней. Потом он вынул документы и деньги, пересчитал их, сунул за обшивку и снова прибил рогожу гвоздями.
— Едемте, — сказал он. — Изо всех сил!
Тысяча рублей
Матвеев старался придумать какой-нибудь план. Надо было что-то делать. Но он ничего не мог из себя выдавить, кроме того, что в минуту опасности надо сохранять благоразумие и не волноваться. Он вертел эту мысль и осматривал её со всех сторон, пока не заметил, что шевелит губами и что Безайс вопросительно смотрит на него.
— О чем ты? — спросил Безайс.
— Так. Думаю о нашем собачьем счастье.
— Что же ты придумал?
Этот вопрос поставил Матвеева в тупик. Он был старший, и это обязывало его к точному ответу.
— Прежде всего, — сказал он, — не надо волноваться. Это, по-моему, самое важное.
Безайс внезапно обиделся.
— А кто волнуется? — с горячностью спросил он. — Может быть, это я волнуюсь?
— Разве я это сказал?
— Так зачем ты говоришь? Поддерживаешь светский разговор?
— Ну-ну, оставь, пожалуйста. Придрался к словам.
Безайс передёрнул плечами.
— Мне это не нравится.
— Ну, хорошо, я про себя говорил. Это я волнуюсь. Теперь ты доволен?
— Вполне, — ответил Безайс.
Самое плохое было не то, что их могли поймать и убить. Гораздо хуже было ждать этого. Большим циркулем был очерчен круг, за которым начиналась жизнь, где люди лежали в окопах, отступали и наступали. Матвеев в детстве знал эту игру: один садился на пол, закрыв глаза, а остальные слегка ударяли его по лбу. Ударяли не сразу, а через несколько минут, — и никто не мог выдержать долго: было невыносимо сидеть с закрытыми глазами и ждать удара. И Матвеев почувствовал себя легче, когда наконец они снова встретили белых.
Был уже полдень; каждую минуту они ждали, что из-за поворота дороги покажется рота солдат в папахах с белыми лентами. На Безайса нахлынула нервная болтливость, и он рассказывал какие-то истории о небывалых и вздорных вещах. Варя казалась спокойной, и Матвеев снова подумал, что у неё нет воображения: "недалёкие люди редко волнуются". Почему он считал её недалёкой и ограниченной — этого он и сам не знал. Но потом ожидание опасности утомило его, и он впал в какое-то безразличие. Когда издали показалась запряжённая парой коней военная двуколка, он принял это как факт, без всяких размышлений.
— Белые, — сказал Безайс.
— Ага, — ответил он.
Это была походная кухня грязно-зелёного цвета. Над ней тряслась и вздрагивала прокопчённая, расхлябанная труба, высокие колеса по самую ступицу были покрыты старой осенней грязью. Кухня катилась с грохотом, внутри бака, звеня, перекатывался какой-то железный предмет. На передке раскачивался солдат в папахе, и штык за плечами чертил круги при каждом толчке. Он махнул рукой, и Жуканов остановил лошадей.
— Далеко до Жирховки? — спросил солдат.
— Рукой подать, — отозвался Жуканов. — Так все прямиком, прямиком, а потом как доедете до камней, тут дорога пойдёт вправо и влево. Которая вправо идёт дорога, это и есть на Жирховку.
— Сколько вёрст отсюда?
— Думаю, будет не больше пяти.
Солдат потёр ладонью замёрзшие щеки.
— А может быть, — сказал он, — тут меньше осталось? Может быть, версты три?
— Может быть, и три, — согласился Жуканов. — Кто ж её знает — дорога немереная. Да, пожалуй, что три версты. Конечно, три.
Матвеев ждал, что солдат поедет дальше, но он слез с козёл и помахал руками, чтобы согреться.
— Слушай-ка, дядя, — сказал он, — хлеб у тебя есть?
— Есть.
— Дай-ка закусить.
— Да господи! — воскликнул Жуканов. — Пожалуйста, об чем разговор! Сам был на действительной, три года в сапёрном батальоне откачал. Кушайте, будьте здоровы, разве жаль для солдата хлеба? — продолжал он, открывая корзину и доставая завёрнутый в газету хлеб. — Может быть, ветчины хотите? Возьмите уж и ветчины.
— Давай и ветчину, — сказал солдат, беря продукты. — Может быть, и закурить найдётся?
— Очень сожалею, но я
