X
Белые деревянные виллы в колониальном стиле вдоль всей улицы. Веранда со стороны фасада. Узенькая полоска сада между домами. Где-то на заднем плане — гараж. Сколько же миллионов американцев так живут?!
Так жили и родители Боба в маленьком пригороде Вашингтона, куда мы поздно вечером наконец прибыли после долгого дневного путешествия. И необыкновенно приятная, по-домашнему уютная картина открылась перед нами, когда мы увидели, как багровое вечернее солнце освещает все эти белые виллы, утопающие в сирени и вишневом цвету. Кое-где на верандах сидели веселые молодые люди, а добрые дядюшки бродили в садах, подстригая траву на лужайках и болтая друг с другом прямо через забор. И все закричали:
— Привет, Боб!
А многие подошли к нам поздороваться, усердно заверяя, что рады нас видеть. Да, тут легко было прийти к выводу: вся их прошлая жизнь была одним сплошным ожиданием того, что мы с Тётушкой наконец-то удосужимся посетить Америку. Я почувствовала, какая это хорошая страна, от нее издалека веяло демократией.
На веранде Боба не было веселых молодых людей, зато там сидел кто-то другой. Там сидел маленький, серьезный, черный как смоль джентльмен лет шести.
— Привет, Джимми! — поздоровался с ним Боб.
И маленькое черное личико расплылось в широкой белозубой улыбке.
Мне так хотелось поболтать немного с Джимми, но я не успела, так как именно в эту минуту разразился ураган. Это был папа Боба; громадный, веселый и шумный, он ввалился на веранду, а за ним по пятам следовали сестра и брат Боба — пятнадцатилетняя Памела и четырнадцатилетний Фред. А в арьергарде — тихая дама с мягким взглядом, мама Боба. Я сразу же почувствовала, что она, в отличие от миссис Бейтс, — подлинный образец воспетой столь многими поэтами Американской Матери в лучшем смысле этого слова: она своими нежными руками нянчит детей, без устали печет яблочные пироги; она — боготворимая всеми — сердце своего дома, она — опора американской нации... Короче говоря, она та, которая заставляет редактора журнала «Readers Digest»[102]кувыркаться от восторга, а потом спешить к пишущей машинке, чтобы отбарабанить новую статью в серию «Этого человека я никогда не забуду!».
До сих пор мне не приходилось близко общаться с такими людьми. Женщины, которых я видела в Нью- Йорке и в семье Бейтсов, почти все были неугомонные, светские, элегантные, с обильным макияжем. Они производили впечатление совершенно легкомысленных и поверхностных. Да, может, они и не были абсолютно глупы, но, во всяком случае, глядя на них, я чувствовала, что возникавшие в их головах случайные мысли легко разбегаются и что этим дамам весьма полезно пребывать в компании себе подобных. Поэтому радостно было видеть, что в Америке есть и такие, как мама Боба.
После того как мы поболтали на веранде, нас пригласили войти в дом, что мы и сделали. Сначала, как обычно, попадаешь в общую комнату. Потому что эти в целом практичные люди не додумались устроить отдельную гардеробную для верхней одежды. Первое, что делаешь, войдя в американский дом, это привычно, без церемоний направляешься в спальню и швыряешь пальто или плащ на кровать. Чрезвычайно удобно, в особенности если снаружи бушует снежная буря века и большую ее часть приносишь с собой на норковой шубе.
Но сейчас, слава Богу, стояла чудеснейшая весна. Нам подали поздний обед в кухне, служащей также столовой, а потом все мы расположились в общей комнате для a nice long talk[103].
Тетушка с легким подозрением посмотрела на отца Боба и начала беседу с вопроса:
— Что это за негритенок сидел на веранде?
Если она думала, что Джимми был собственным маленьким черным ягненком среди белых семейных овечек, то она ошибалась. Джимми был сыном colored woman[104], помогавшей в доме с уборкой. («Colored» говорят здесь о цветных американцах. Назвать негра негром — значит нанести ему настоящее оскорбление!)
Памела и Фред непринужденно участвовали в беседе — по сравнению с их ровесниками в Швеции это весьма редкое исключение. Я, по крайней мере, никогда не слышала, чтобы четырнадцатилетний мальчик так подробно беседовал о политике с Тетушкой, как Фред. Должно быть, есть в американских школах нечто такое, что позволяет молодежи непринужденно выступать и осмеливаться излагать свои взгляды. Я сказала мистеру Уитни — то есть папе Боба, — что его дети (не только Боб) чрезвычайно милы, и тогда он тут же начал говорить об education[105]. Education, о, в Америке это магическое слово! Мистер Уитни весь побагровел при мысли о том, какое колоссальное education получат его дети в Америке. Сам он никогда не учился в колледже, но, разумеется, вопреки этому хорошо справлялся с жизнью и успешно создал предприятие по продаже подержанных автомобилей. Но какой позор для него оказаться иногда в обществе людей, все до единого получивших образование в колледже! Коллеги вы или нет — между вами все равно огромная дистанция. Поэтому мистер Уитни так радовался, что Боб приобрел солидные познания в области коммерции в престижном колледже и что Памела и Фред, которые пока еще посещают среднюю школу[106], тоже поступят в колледж, даже если ему придется каждому американцу продать подержанный автомобиль, чтобы получить средства на образование детей.
Насколько я поняла, дать education своим детям — это то, к чему в большей или меньшей степени стремятся все американские родители. Взять хотя бы нашу маленькую прелестную горничную Фрэнсис в нью-йоркском отеле! Разве не она рассказывала нам, как ей приходится надрываться, убирая номера, только чтобы дать своим детям то удивительно волшебное и замечательное, что называется education. Ее собственные родители были бедные итальянские эмигранты, не умевшие ни читать, ни писать. Но молодежь, вырастающая в нью-йоркских джунглях, погибнет, если не получит education. Так утверждала Фрэнсис, прежде чем вскочить и начать застилать очередную кровать — ради своих детей, их образования.
У Тетушки слипались глаза, ужасно сонная, она все же вежливо слушала объяснения Фреда, почему он по своим убеждениям республиканец.
— Но какой ужас! — сказала мне Тетушка, когда Фред закончил. — Ведь в Библии уже все сказано о республиканцах и грешниках, так лучше уж быть демократом!
