class="p1">— Ну, ну, замолчи! — погрозил тот пальцем. — Я теперь больше царю служу, чем ты ему служил…
Как-то приехал из Винницы племянник Тымка Голоты Антон. Он в кузнице у горна работает. Интересно же, лихо его матери, рассказывал… Говорит, приходил к ним один человек, в очках, в чистой одежде, с виду будто и пан, а сам вел разговоры против панов: как рабочий люд живет и как он должен жить. И, упаси бог, не скажите только нигде — против царя говорил!..
Против панов — это правда, пусть бы все они треснули за один раз. Рабочий люд, мужик дожил до того, что хоть торбу через плечи да иди по свету… Оно все так… Но против царя? Против царя-батюшки? Это что-то не то. Что-то не туда, видно, гнет тот в очках. Петр так и сказал тогда Антону.
— Ге, — усмехнулся он. — Ты в царя веришь, как мой дед в бога… Царь тоже пан, только в тысячу раз больший, чем все другие…
Тяжело разобраться в этом уже старому Петру. Да и некогда… Сразу после возвращения в Ометинцы прицепилась к нему нищета, никак не отгонит ее. Сначала по чужим хатам скитался, а как женился, то перешел в хату, доставшуюся от покойного тестя. То и дело приходилось подпирать палками, а то бы упала. Много труда положил, чтобы хоть какой-то кусок черного хлеба был на столе. А потом уже и сын вырос, женил его…
Прядет, бывало, Наталка вечером кудель, а Петр в это время что-то мастерит на скамейке.
— Сколько ты воевал того турка или какого-то там чужинца, кровь свою проливал за царя, крестов вон сколько за это имеешь, а живем как нищие… — заводит один и тот же разговор жена. — Разве же царь не может подумать о тех, что…
— Замолчи, Наталья! — стучит молотком по скамейке Петр. — Не твоего это ума дело! Царь царем, а русская земля — землею.
— Много ты завоевал себе той земли: на кладбище три аршина…
Клонит седую голову в тяжелых думах Петр Кошка, бесстрашный герой севастопольских бастионов, георгиевский кавалер… Что же делать? Куда кинуться, чтобы как-то избавиться от нищеты? А что, если к самому царю-батюшке податься? Явиться пред его светлые очи со всеми наградами? Царь все может — на то он и царь…
Добраться бы Петру к его величеству, тогда бы он все рассказал и о себе, и о Гавриле, и о Степане, и о Тымке, и о Миколе — обо всем их бедствующем, горемычном селе, обо всех замученных крестьянах; ударил бы челом: заступись, защити, батюшка!
Однажды Петр прибежал домой веселый, возбужденный.
— Новый царь короноваться будет, велено во всех церквах звонить в колокола! — с порога крикнул он жене. — Только с кем бы посоветоваться, чтобы кто из грамотных людей разъяснил…
— Пойди, Петро, к отцу Афанасию. Он, наверное, знает, что к чему…
— Не люблю я этих бесовых попов, — сплюнул Петр. — Ненасытное и лживое отродье.
— Да уж про царя, может, не соврет. Греха побоится.
— Поп и самого черта с рогами не побоится, не то что греха…
Но все-таки пошел.
Отец Афанасий жил возле церкви в просторном доме под зеленой железной крышей. На стук Петра поп вышел в коридор. В длинной черной рясе, растрепанный, он небрежно благословил Петра и подставил руку для поцелуя, но старый матрос сделал вид, что не понял этого жеста.
О нет, пусть поп хоть треснет, Петр не будет целовать его руку. К лицу ли севастопольскому матросу, который не кланялся английским ядрам и французским пулям, унижаться перед ометинским попом?
Священник стоял, сложив на широком животе руки. Петр коротко изложил свое дело: правду ли гутарят люди о короновании нового царя? Если правду, то когда оно будет?
— А зачем тебе об этом знать, раб божий? — недовольно пробурчал поп.
— Хочу на это коронование поехать. К царю пробиться попробую…
— В твоем ли рубище появляться перед коронованным главою? — презрительно спросил святой отец.
— А это уж дело мое, а не ваше, — отрубил старый матрос. — Вы отвечайте то, о чем спрашиваю.
— Венчание на царствие августейшего Николая второго будет в первопрестольной столице Москве мая восемнадцатого дня в Успенском соборе. Праздник из праздников и…
— Спасибо! — не дал докончить попу Петр. — Будьте здоровы! — И быстро направился к двери.
Уже открыв их, вдруг обернулся:
— Батюшка, а вы, часом, денег на дорогу не одолжите?
— Иди, иди, для богохульников у меня денег нет! — крикнул поп.
— Да я и не взял бы. Это я так спросил… Уж лучше пешком идти, чем на поповские деньги ехать, — добавил Петр уже за дверью.
Вечером пришел Степан Касьяненко, брат Наталки. Он тоже поддержал Петра:
— В самые руки вручи царю бумагу. Пусть он прочитает, как бедный мужик мучается, свету божьего не видит… Может, какой новый закон царь издаст.
— Так-то так, но где же взять денег на дорогу? — горевал Петр. — До Москвы — это тебе не до Брацлава или до Тульчина. Хотя бы десять рублей иметь…
Степан был моложе Петра лет на пятнадцать. У него такие же черные глаза, как у Наталки, руки большие, огрубевшие от бесконечной работы.
— А что, если поехать в Остолоповский лес за дровами? Продадим, а на те деньги и поедешь. Черт того пана не возьмет… От одной арбы дров не обеднеет, — посмотрев в окно, тихо предложил Степан.
— А на чем же ты поедешь? Верхом на палочке? — недоверчиво спрашивает Петр, но в душе уже радуется: «В самом деле, так можно раздобыть деньжат, чего там жалеть панское добро. Этот лес весь бы раздать крестьянам, пусть топят в печах да хаты строят…»
— Я возьму у Олексы Максимового коня, — говорит Степан. — Один раз привезем себе, а другой раз ему, за лошадей. Он даст, я же в прошлом году возле лошадей работал до самого снега. Хороший кровопивец, колики ему в печенку!..
— Бери лошадей! — согласился Петр. — Поедем, Попрошу еще Гаврилку, чтобы поехал помочь.
Апрель был теплый. На деревьях уже пробивались липкие зеленые листочки. Высохли на полях дороги, паровала, томилась земля. Печально клонились к самой воде вербы. Вечерами, возвращаясь с чужбины, курлыкали в небе журавли.
Когда стемнело, Петр, Степан и Гаврила выехали из села. Гаврила из маленького, худенького мальчонки давно превратился в усатого, широкого в плечах мужчину, с сильными узловатыми руками, но в Ометинцах по-прежнему все называли его Гаврилкой, как и в детстве.
На мягкой полевой дороге воз постукивал глухо, добрые кони бежали рысцой. Степан
