шведское платье. Жёлтые язычки дёрнулись и осветили опухшее, видимо, от постоянного пьянства, не бритое несколько дней багровое лицо с массивным носом и пухлыми губами.
– Назовитесь! – с неприязнью оглядывая вошедшего приказал барон.
– Дворянин Иван Лобухин, гере генерал-губернатор, лютеранин и верноподданный его величества короля Карла Десятого Густава.
– Вы случайно не знаете этого молодого человека? – придав своему голосу безразличный вид, спросил Горн.
– Знаю. Это сын русского попа. Кажется, Свечин.
– Верно. Где вы его в последний раз видели?
– В последний раз утром на шанцах, ваша милость, как я и сказывал – и сразу же побежал вам доложить.
– И правильно сделали. А до того?
– До того – у московского воеводы в лагере!
Офицеры за столом оживились. Берониус дёрнул себя за ус и зло посмотрел на доносчика, понимая, что только присутствие барона Горна мешает ему свернуть эту жирную дворянскую шею. Язычки склонились в его сторону – на стену упала грозная тень от левой руки ритмейстера, крепко сжимавшей рукоять шпаги.
– Сообщите моим офицерам, при каких обстоятельствах произошла ваша встреча.
– Я возвращался в Ниен, ничего не зная о том, что московиты напали на владения моего короля, – вкрадчивым тоном начал рассказ новоявленный шведёныш. – Неожиданно меня по-русски окликнул казачий разъезд – и вскоре, обобранный до нитки, со связанными руками, я бежал за конём своего обидчика в русский лагерь. Там я назвался русским дворянином и через некоторое время был отведён к воеводе Петру Потёмкину. Таких как я, состоятельных, перед ним собралась целая толпа, причём многие ещё не утратили свои приличные одежды. Как оказалось, даже зажиточные православные и чухна бегут к русским, бросая хозяйства…
– Которые мы передадим верным Короне немцам, а может быть, даже финнам и карелам, – перебил его барон Горн. – Продолжайте.
– Воевода московитов Потёмкин – человек, надо отметить, внушительных размеров и, видимо, физически очень сильный, сидел на раскладном кресле у костра и читал какую-то бумагу. А по правую руку от него стоял вот этот шпион, – Лобухин ткнул пальцем в сторону Василия.
У подростка внутри всё похолодело. Он прекрасно помнил тот вечер, костёр, перебежчиков. А вот Лобухина-то он тогда в толпе не разглядел. И разговора с ним Потёмкина не услышал – воевода услал прибрать только что прочитанную важную бумагу в походный сундучок.
– Этот попович был одет как русский дворянин, в красный тонкого сукна кафтан, синие штаны, зелёные козловые сапожки…
– Дальше и по делу! – подстегнул доносчика нетерпеливым окриком губернатор.
– Потёмкин, дочитав бумагу, передал её этому шпиону, и Свечин отошёл – наверное, понёс бумагу в их походную канцелярию. А меня, как единственного в толпе дворянина, представили воеводе. Ожидая аудиенции, я много чего наслушался и складно рассказал, что шёл к своим, а меня ограбили и связали. Потёмкин страшно рассердился, велел тотчас вернуть мне всё отобранное и предложил записаться в его отряд. Я согласился, получил назад свои деньги и вещи. Меня накормили, указали, где ночевать, сказав, что утром воевода найдёт мне службу. Я поблагодарил – и, так как за мной уже никто не следил, ночью сбежал. Вот и всё.
– Так что, ритмейстер Берониус, к вам явился самый настоящий русский шпион, – расставил точки над i вступивший в беседу Карл Мёрнер. – А я ведь знал твоего покойного отца. Достойный был человек. Зачем тебе было шпионить? Ради денег? Но имея такого покровителя, как королевский офицер, ты мог неплохо устроиться в жизни.
– Это правда, Базиль? – не удержался старый рубака. В глазах его заблестели никем и никогда не виданные самые настоящие слёзы. – Этот русский доносчик тебя опознал, но я не верю… Этот пьяница спутал тебя с кем-то! Его слова не стоят и медного талера! Позвольте, гере генерал-губернатор, я лично его допрошу!
Жёлтые язычки заметались над столешницей, заплясали тени на стене.
– Нет! Это был он! – истошно завопил Лобухин, совсем не желая попадать в сильные руки приятеля поповича. – Его родитель поп Иоанн крестил меня, когда я был младенцем! Я и Васку помню несмышлёнышем!
Ритмейстер повернулся к Свечину:
– Базиль? Этот русский… он лжёт?
– Нет, гере Якоб, – печально ответил попович. – Отпираться не стоит. Только он не русский. Русский – тот, кто говорит по-русски, ходит в православную церковь и радеет за своё Отечество. Так меня отец учил. А его – дед, деда – прадед, и так дальше. Этот же дворянин – перекати-поле. Чтоб свою деревеньку не потерять – в кирку побежал, за ересью лютераньской. И ежели случится ему попасть в туреччину – не моргнув глазом обесерменится, как недавно обесерменился самозванец Анкудинка в Константинополе. Помните, он ещё скрывался в шведских землях? Но всё равно попал на плаху в Москве! И этот плохо кончит! Я же – да, пришёл сосчитать пушки, на которые раньше, увы, не обращал внимания, внимательно рассмотреть шанцы, чтобы подробно рассказать воеводе. Вы то хитростью, то силой захватили наши земли – пришла пора их вернуть.
Ритмейстер в отчаянии обхватил голову руками:
– Молчи, молчи, Базиль!
Его тень на стене стала неожиданно круглой, как шар.
– Нет, пускай продолжает! Уж не ты ли это сделаешь? – зло бросил подростку Киннемонд.
– Не я. Мне, видимо, пришла пора умирать. Сейчас ты, барон, не думаешь, что будешь вечно гореть в аду, как еретик и душегубец! Я прокляну тебя перед казнью! – повернулся к Горну подросток, и свечи вытянулись в сторону барона, словно желали начать предсказанное. Губернатор невольно вздрогнул, но тут же взял себя в руки.
А пленник продолжал:
– Подумай о другом: у стольника Потёмкина достаточно людей, чтобы выбить вас из Ниеншанца, а уж он умеет это делать – не зря год назад Люблин взял. Не преминет явиться за такими призами, как генерал-губернатор Ингерманландии и дерптский президент! – распалился Василий, прекрасно понимая: ему уже нечего терять. – Потёмкин имеет с собой секретные сотни личных гвардейцев патриарха Никона, командованием над которыми его наградили за взятие Люблина. Он прикажет привязать тебя, генерал, к столбу с вытянутыми вверх руками, которые перевяжут просмолённой паклей, и подожгут. Будешь гореть, как свеча, оповещая с шанцев шведов и ваших немцев, что пора убираться с русских земель. А потом гвардейцы начнут резать тебя, нехристя, на куски, посыпая раны солью за все притеснения русских людей. И ты будешь медленно умирать…
– Зато ты умрёшь быстро, – перебил его Густав Горн, которому стало не по себе от нарисованной подростком картины мучений. – Властью, данной мне королём, приговариваю тебя к смертной казни за государственную измену шведской Короне. Берониус просил учесть твои заслуги – учту. Вместо того чтобы колесовать или посадить на
