Твое присутствие, как город…
Как много оказалось растворено в воздухе. Ведь не только вирус бродит воздушно-капельными путями. Как нынешние странные времена сумели выбить застаревшую пыль из всех привычек и слов. Из общественных конвенций и культурных стереотипов. Заново конденсировать на запотевшие от дыхания (sic!) зеркала, наедине с которыми мы остались, языковые и зрительные клише.
В нашем дворике пробиваются первые нарциссы. Раньше они соблюдали социальную дистанцию, но теперь расплодились и цветут как попало. Из Конельяно привезли лимонное дерево и гиацинты – дочь увидела в Инстаграм клич о помощи: мы не можем распродать цветы и растения, а убивать их рука не поднимается, покупайте за копейки, мы сами вам все доставим.
Идея доставки понемногу овладевает умами. Прежде в нашем пешеходном городе она совершенно не приживалась. Помню, давным-давно пара моих юных друзей-студентов в поисках подработки решили начать такой стартап и расклеили объявления о доставке продуктов на дом пожилым людям, которым трудно ходить по мостам. Для убедительности в объявлении были их фотографии с сумками. Пару дней была полнейшая тишина. Потом позвонил мужской голос и спросил, не хочет ли девушка попозировать ню, он-де художник. Больше звонков не было.
Но теперь пакеты с продуктами, горшки цветов и разноцветные фрукты, вальяжно расположившись в ящиках и корзинах, заменили собой туристическое разнообразие пассажиров гондол и такси. Впрочем, кассирша в супермаркете продолжает жаловаться, что одни и те же старушки, несмотря на запреты, мольбы и предложения помощи, упорно продолжают ходить в привычный магазин по нескольку раз на дню. Что поделать – в определенном возрасте повторяемость и незыблемость установленного порядка, как корсет или спасательный жилет, держит жизнь на плаву. Отними это – и, возможно, не вирус, а просто пустота заберет жизнь. В эту дилемму упираются рано или поздно все родные стариков: свобода или безопасность. В нее же упирается и современность.
Общий счет итальянским жертвам за все время эпидемии перевалил вчера за 10 тысяч. Это за месяц. Большую часть заплатила и продолжает платить несчастная Ломбардия.
Бюллетень выходит каждый день в 18:00. Интернет в этот час еле тянет. А вот насчет китайской статистики есть серьезные сомнения – независимые подсчеты по сокращению абонентов и количеству урн говорят, что реальная цифра отличается от официально объявленной китайскими властями чуть ли не в десять раз: 42 тысячи.
Пик ожидается на будущей неделе. В Венето есть хрупкая тенденция на уплощение кривой, хотя и тут счет растет. В исторической Венеции медленнее, чем в других городах. В реанимации по-прежнему семь, а в общем отделении больницы Сан-Джованни и Паоло пациентов стало даже меньше. Хуже всего сейчас в Вероне. Но в целом количество сделанных тестов и изолирование кластеров зараженных дает свои результаты. На сегодня в Венето сделано более 80 тысяч тестов. Чтобы представлять себе масштабы: 21 февраля, в пятницу, были обнаружены очаги в маленьких городках Кодоньо и Во и сделано 12 тестов, на следующий день страна уже оплакивала Адриано Тревисана, жителя Эуганских холмов, первую жертву коронавируса. Вчера в Венето сделано 1200 тестов. Теперь благодаря помощи из Голландии и новой технологии удастся довести это число до 13 тысяч в день. Кроме того, нам обещают прибытие 550 тысяч так называемых kit для самостоятельного использования в домашних условиях – это не аналог теста, а, скорее, нечто похожее на тест на беременность, только по крови. Наличие или отсутствие в крови антител говорит о том, переболел ли уже ваш организм.
Навстречу мне из сумерек с продуктовой тележкой, тяжело дыша и переваливаясь, возникает моя соседка напротив – “вдова Лучетта”, как ее называют на нашей улице. Бывшая светская красавица, ближайшая подруга девушки из известной венецианской семьи, как говорят послужившей отчасти прототипом героини романа “Прощай, оружие” Хемингуэя, она и сейчас славится некоей экстравагантностью и несносным характером. Когда еще был жив наш кот Менелао, которого Лучетта обожала и всячески привечала, правда именуя то Агамемноном, то Птолемеем, я попала в ее фаворитки и каким-то чудом там и осталась. За эти годы Лучетта успела перепортить отношения почти со всеми остальными соседями.
Лучетта останавливается на расстоянии и пытается отдышаться. Всякие предложения помощи величественно отвергает, но поговорить не против. “Какие молодцы русские! Прислали помощь. И пусть газеты пишут что хотят про Путина. Я всегда была di sunistra![30]”
Я не спорю. За эти годы я приучила себя не закипать от упоминания итальянского коммунизма, особенно в старшем поколении. Вспоминаю смешной рассказ подруги: когда ее будущий муж – швейцарец, отлично говоривший по-русски, – пригласил ее на ужин для решительного объяснения, в рассказе о своей семье он особенно напирал на то, что отношения между его отцом и матерью осложнились, когда отец стал ходить налево. В разных вариантах он повторил “ходить налево” несколько раз за вечер, и подруга уже напряглась, подумав, не пытается ли ее суженый таким образом намекнуть ей о своей генетической ветрености. Но все оказалось проще и выяснилось в следующей же фразе: “Так вот, когда мой отец стал левым и пошел в коммунисты…” Так налево ходили и ходят огромное число детей из хороших европейских семей. Кажется, Черчилль сказал: кто не был в молодости левым, не имеет совести, а кто им остался, не имеет мозгов. Поиграв в 68-й год, они вернулись в свои гнезда и в семейные предприятия, оставив от всего марксизма пылкие воспоминания юности и сохранив неприкосновенную собственность, какое-то благополучие и историческое ощущение солнечной непрерывности итальянской жизни без катастроф и революций. Что я буду объяснять им? Тем более сейчас. Мы с Лучеттой стоим на расстоянии трех метров друг от друга, вдыхаем общий венецианский вечер и выдыхаем незначащие слова. Но сейчас любое общение целительно.
