здоровые.
А она будет жить для других. Чуть что – сейчас накапает лекарства и спасет погибающего.
– Чего это Фекла такая худая? – в тот же вечер спросила она у Федосьи. – Больная, что ли?
– Не ест ничего, вот и худая. Кабы ела, так и не была бы худая.
– Ну, как же это можно ничего не есть! – возмутилась барыня. – Пошли ее завтра утром ко мне.
Она открыла приложенное к аптечке руководство и стала искать.
– «Тошнота, отсутствие аппетита, Arsenicum». Как жизнь полна, когда живешь для других!
На следующее утро она заботливо расспрашивала Феклу:
– И что же, голубушка, и тошнит тебя тоже?
– И тошнит! – вяло отвечала Фекла.
– Ну, вот тебе капли. На рюмку воды три капли, четыре раза в день. Увидишь, как поправишься. Уж я тебе помогу, уж я тебя не оставлю!
– Помоги, родная, помоги, андел наш. Уж бог тебя не оставит.
– Ну что, как Фекла? – спрашивала барыня у Федосьи дня через два. – Ест?
– Нет, что-то не слыхать, чтобы ела.
– Это ужасно! – горевала Степанида Павловна. – Как же можно не есть! Человек рабочий должен есть. Позови ее ко мне.
Пришла Фекла, подперла щеку, заморгала глазами.
– Ну что, ела ты вчера что-нибудь?
– Вчерась-то? А так, корочку пожевала.
– Это за весь день?!. Ну, милая моя, так недолго и ноги протянуть. Тебе нужно яйца есть, бульон, что-нибудь питательное. Нельзя к своему здоровью так халатно относиться. Ты – человек рабочий. Хорошо, что я могу помочь, но не вечно же я буду с вами, – я не бессмертна.
И она дала Фекле новую порцию Arsenicum.
– Ну, как Фекла? – спрашивала она снова у Федосьи. – Неужели до сих пор нет у нее аппетита? Пусть попробует делать моцион перед обедом. Жалко бабу. Пришли ее ко мне, я ей еще капель дам.
Пришла Фекла.
– Ну что, Фекла? Неужели тебе совсем есть не хочется?
– Это мне-то? – вяло спросила Фекла. – Мне-то не хочется? Х-хы!
– Так чего же ты не ешь, чудак ты эдакий! Аппетит, слава богу, вернулся, а она не ест! Ешь скорее!
– Это я-то? А что же я буду есть?
– Да все, что хочешь, только, конечно, не тяжелое…
– Не чижолое? А какое же я такое не чижолое есть стану, когда хлеба нетути, а восоркинские ребята и всю картошку покрали? Я думала, ты мне своей водой хоть кишку стянешь, а оно еще пуще на еду погнуло. Ты мне лучше ее и не давай. Очень благодарим, а только лучше не давай.
Степанида Павловна дрожащими руками перебирала скляночки своей аптечки.
Неужели и от этого отречься? Как же так? Служение ближнему – самое святое дело! Чем же она виновата, что эта баба такая бестолковая.
Скляночки были гладенькие, аккуратненькие, с ярлычками, весь ящичек такой уютный, что отречься от него никак нельзя было. Невозможно и бессмысленно. Лучше просто прогнать Феклу, чтобы не смела в усадьбу шляться.
– Дура неблагодарная!
Дедушка Леонтий
Перед обедом дети заглянули на террасу и – сразу назад: на террасе сидел кто-то.
Сидел маленький, серенький, седенький, мохрастый, вертел вострым носиком и ежился.
– Кто такой?
– Спросим у Эльвиркарны.
Эльвира Карловна возилась с банками в буфетной комнате, сердилась на грушевое варенье, что оно скисло и шипело.
– Кто такой? Дедушка ваш! Дедушка Леонтий, вашего дедушки брат.
– Отчего же он сидит? – спросила Валька. Странным показалось, что не шагает дедушка по зале, как другие гости, не спрашивает, как кто поживает, не смеется «хе-хе-хе, мерси», а просто сел и сидит один у посудного столика, куда грязные тарелки ставят.
– Пришел через сад, вот и сидит, – отвечала Эльвира Карловна.
– А где же лошади? – спросила Валька. И маленькая Гуля повторила басом:
– А где же лошади?
– Пешком пришел.
Пошли, посмотрели в щелочку на дедушку, который в гости пешком пришел.
А тот все сидел да поглядывал, как воробей. На коленях у него был клеенчатый сверточек, черный, на сгибах набелевший – старый, много трепанный, и веревочкой крест-накрест перевязан.
Покосился дедушка на щелочку.
Дети испугались.
– Смотрит!
– Шмотрит!
Отошли. Зашлепала Фенька босыми ногами, загремела посуда, закричала Эльвира Карловна.
– Подано! Подано!
И в ответ застучали каблуки на лестнице – отец обедать спускался.
– Папа, там дедушка… дедушка Леонтий… пришел и сидит.
– Знаю, знаю.
Отец чем-то недоволен.
Пошли на террасу обедать.
Дедушка встал, засуетился на одном месте, а когда отец поздоровался, стал долго и смешно трясти ему руку. Потом опять подошел к своему стулу у посудного стола.
– Садитесь с нами, чего же вы! – сказал отец. Дедушка покраснел, заторопился, сел на углу стола и подсунул под стул свой клеенчатый узелок.
– У меня тут кое-какие вещи… путешествую по-стариковски! – объяснил он, точно старики всегда ходят с такими клеенчатыми узелками.
За супом все молчали. Только когда дедушка съел свою порцию, отец сказал Эльвире Карловне:
– Налейте же ему еще… – Дедушка покраснел и заволновался.
– Я сыт! Я уже совершенно сыт!
Но снова принялся за суп, изредка только вскользь поглядывая на хозяина.
– Вы откуда сейчас? – спросил наконец тот.
– От Крышкиной, от Марьи Ивановны. Тут недалече, всего тринадцать верст. Она непременно хотела бричку дать, непременно хотела, да я отказался. Погода хорошая и моцион полезен. Мы, старики, должны моцион делать. А Марья Ивановна новую мельницу строит. Чудесную. Я у них три недели гостил. Непременно хотела, чтоб я еще пожил. Непременно. Ну, да я лучше потом заверну.
Он говорил скоро, так что даже покраснел, и смотрел на всех пугливо и быстро, точно справлялся – нравится ли то, что он говорит.
– И на что ей мельница? – сказал отец. – Только лишние хлопоты…
– Да, да, – заспешил дедушка. – Именно на что… именно… хлопоты…
– В хороших руках, разумеется, доходно, а тут…
– Да, да, в хороших доходно… именно доходно. – Потом снова замолчали на весь обед.
После обеда отец пробурчал что-то себе под нос и ушел наверх. Дедушка тоже пропал.
– Эльвиркарна! Он будет жить у нас?
Эльвира Карловна все еще была чем-то недовольна и молчала.
– Он дедушкин брат?
– Не родной брат. От другой матери. Все равно ничего не понимаешь.
– А где его домик?
– Нету дома, зять отнял.
Странный был дедушка. И мать у него какая-то другая, и дом отняли…
Пошли смотреть, что он делает.
Нашли его на крылечке. Сидел на лесенке и говорил собачонке Белке что-то длинное и толковое, только не разобрать что.
– Это наша Белка. Она приблудная пустолайка, ночью спать не дает, – сказала Валька.
– Ее кухарка кипятком шпарила, – прибавила Гулька. Обе стояли рядом на толстых сытых ножках, смотрели
