смерти та пасть?
Этой ночью он выбрал снова лечь на палубе, и бальзамировщик решение одобрил. «Осенний цветок» все скользил по телу Раийи, и, когда половина гребцов отошла ко сну, капитан остался бодрствовать: паруса полнились ветром. Ати выпил вина и скоро заснул. Но спал плохо и ощущал, даже дав себе целью не слышать, что шатер позади вовсе не спит.
Под утро корабль ненадолго пристал, и отдохнувшие гребцы сменились. Зарат едва ли сомкнул глаза, но, как никогда полный жизни, встал на место капитана, и «Осенний цветок» продолжил движение. Ати перевернулся на другой бок и очнулся только несколько часов спустя. Никогда он не спал больше, чем здесь, и уверен был, что после возвращения такое не повторится.
Час этого возвращения все приближался. Ветер, гнавший их прежде в Дош, чудесным образом сменил направление и помогал на обратном пути. Ати рисовал то, что удавалось захватить в быстром движении — а потом отложил планшет, но шепти доставать не стал. Рамка требовала тишины синей комнаты, и в синюю комнату он совсем скоро был должен попасть. Но каких цветов шепти станет, уже угадал.
На закате мимо проплыл причал, у которого они останавливались первой ночью, а вскоре деревья расступились и впереди встал, объятый, как в день отплытия, сумерками Фер-Сиальце. Город обступил их, встретил приветливым светом вечерних огней.
Казалось, путешествие закончилось и больше ничто не будет сказано. Но, когда «Осенний цветок» достиг порта и Ати спустился на берег, Зарат вдруг окликнул его.
В лице бальзамировщика все еще не было усталости, несмотря на то, что он полдня вел корабль вперед. Рядом, уже чуть менее робкая, стояла девушка — и, когда на секунду она взглянула на Ати, тот понял: робости жить осталось недолго.
— Когда придешь домой, пришли мне сорок монет. Ничего больше ни ты, ни твой отец мне не должны. Если когда-то будет возможность, я обрежу нить Лайлина.
Ати хотел уже благодарить его, когда Зарат продолжил:
— Привязать душу к телу не было, конечно, его настоящей задумкой. Но задумка та, в чем бы ни состояла, не удалась все равно. Пусть это будет ему еще одним наказанием. Знать, что мог спастись, и вечно помнить о том. Что бы ни хотел осуществить Лайлин Кориса с моей помощью, он наказан достаточно.
На этом, скоро попрощавшись, они разошлись.
Приближаясь к дому, Ати удивлялся чуждости места, в которое так стремился. Вот ворота, которые стережет все тот же, такой теперь молчаливый, старик. Вот двор и вот сад, и они словно бы переменились. Он прошел по знакомой дорожке, узнавая и не узнавая то, что вокруг. Высоко и торжественно возносился над порогом балкон, за которым начинались покои матери. Прямо под ним слышались голоса — это играли, закончив с работой, девушки.
Первым Ати увидел самого старшего брата — и мгновение спустя обнял его. Окликнутый, выбежал и второй, и разговор потек так, будто закончился только вчера. Отца дома не было, но ожидание пролетело скоро. Умывшись, Ати переоделся и поужинал с братьями. А потом, когда встреча с отцом, наконец, состоялась, поведал о случившемся в эти дни.
Поведал, однако, не все — и даже то, чего на самом деле не было. В письме к отцу перед отъездом он выбрал сказать, что тело дяди пропало и что по воле Меддема Зарата он отправляется искать возможных воров. Теперь, вернувшись, не сумел раскрыть перед чужой скорбью прошлый обман. Кем бы ни были воры, сожалел Ати, их они не нашли. Ни в Айла-Лади, ни в Доше.
Если отец и знал правду, то ничем не выдал себя. Ни тогда, ни потом.
Сам Ати, однако, забыть эту правду не мог. Дела, впрочем, захватили его, и то были новые, увлекательные дела. Их становилось все больше, и все реже он вспоминал о случившемся.
Когда мать, наконец, пожелала видеть его, то была добра, как никогда. Ати почувствовал, хотя не мог быть уверен, что она рада его возвращению. Лайлина она не помянула ни словом, как будто не из-за него сын оставлял дом.
В конце концов, жизнь вошла в привычное русло. Ати о том не жалел и только по ночам, перед сном, вспоминал иногда путешествие в Дош — и дядю. Он почти смирился с тем, что никогда не узнает истины, хоть порой неразрешенность и беспокоила его ум. Но разгадка зависела не от Ати, и корить себя он не мог.
Что ж, сказал он себе, быть может, когда-то я все и узнаю.
Глава 3
Гидана — и снова Фер-Сиальце
Утром третьего дня новой луны на Фер-Сиальце опустился пепел. Серое облако принес ветер; дождь, пролившись, обрушил его на город. Небо вскоре очистилось, но пепел испятнал белые здания и так оставил по себе память.
Подобное уже случалось прежде. Поэтому люди не спешили отмывать дома: облако могло быть только первым из многих. Говорили, под слоями побелки стены храмов темны после прошлого пробуждения вулкана Мелоль. Вулкан дремал по ту сторону моря, но, проснувшись, высылал известия далеко. В детстве, услышанная от жрецов, эта история показалась Ати пугающей и величественной одновременно. Теперь вулкан пришел в его жизнь взаправду — и заступил дорогу.
Корабли вскоре привезли подтверждение: Мелоль неспокоен. Невидный из Фер-Сиальце, он, в окружении молний, испустил столб пепла и дыма, потом — еще один. На том успокоился пока, но продолжал дымиться. Извергся, однако, его меньший сосед Лида, и оставалась опасность, что давно не случавшееся все-таки повторится. Нужно было выждать.
Убедившись, что плыть в Гидану нельзя, отец хлопнул себя по бедру, как делал всякий раз, будучи сильно расстроен. И уехал приносить извинения. Люди, которые должны были стать сопровождающими в путешествии, не могли столько ждать. Следовало отпустить их.
Часть переговоров легла и на Ати. Теперь, когда старший брат весь год проводил в разъездах, а средний отбыл на отцову родину, чтобы продолжить семейное дело там, ему, самому младшему, пришлось заменить их обоих. Задачи, прежде сложные, поначалу легли утроенным весом — но потом вес истаял. Ати принял ремесло, а то, в ответ, приняло его. Сколько опыта предстояло еще, впрочем, скопить.
Отложенное путешествие должно было стать этого опыта важной частью. Никогда еще отец не брал его в столь дальние плавания — и тем более никогда в столь важные.
Торговый союз с Гиданой обсуждался давно. Наконец, Фер-Сиальце составил, после долгих разговоров с послами, угодное городу соглашение. Его следовало отвезти, чтобы Одиннадцать поставили подпись
