Ладя, отвечаю с запозданием, но в настоящее время я на четырнадцать дней приостановил всяческую корреспонденцию, потому что здесь уйма работы. Мы обязаны строго выполнять план перевода, чтобы иметь средства существования. Кроме того, теперь прибавился огород, он отнимает слишком много времени. Потом – работаем в лесу, иначе зимой нечем будет топить. Словом, Ладя, хозяйствуем основательно. Так что в этот момент я ловчее держал бы топор, чем перо, которым пишу.
Но мне это полезно физически и душевно после долгих лет, проведенных в редакции. Хотя и неверно, что во время тяжелой физической работы можно думать о чем-то ином, однако отдохнешь так, что тебе в течение пяти минут часто становится ясным то, над чем ты напрасно думал целый год, так как выжатая голова, собственно, и не думала.
Однако оставим лирику и перейдем к делу. Фромек мне уже говорил о готовящемся предприятии, о котором пишешь и ты. «Критическая библиотека» была бы очень похвальным делом, и я за нее голосую обеими руками. Сам я, конечно, рад буду участвовать в ней, хотя и не знаю еще, что мне написать, но это, вероятно, и не так спешно. Надеюсь, вы хотите практически приступить к работе осенью.
Относительно программы. Первый том, мне кажется, должен был бы быть чешским. Что если начать с Шальды либо с очерка о нем? Завладели им «католики» и творят с ним всякие мерзости. Но вопреки всему Шальда все же был и остается основоположником чешской критики. Его сильнейшие стороны нам так близки или, точнее говоря, мы к ним так близки, что об этом нужно однажды сказать особенно громко, а главное, документально. Думаю, что «Критическая библиотека» должна быть скорее библиотечкой – так я это по крайней мере понял, – и тогда можно было бы выбрать из Шальды три-четыре характерные статьи из сборника «Борьба за завтрашний день», где говорится о функции критики, например, в очерке о современной чешской литературе. Общество «Шальдистов», владеющее наследием автора, нам бы это наверняка дозволило. Оно хотя и хорошее объединение – кстати говоря, я тоже в него вхожу, – но оно не проявляет ни малейшей собственной энергии и поэтому соглашается достаточно быстро, когда где-нибудь энергия проявится.
Издать «Искусство и революция» Вагнера – идея замечательная, но она, кажется, имеет свою загвоздку. Без введения эта работа вряд ли пойдет, а говорить о слабых и сильных сторонах Фейербаха будет в настоящее время довольно тяжелым делом. Или ты думаешь, что нет? Тут придется сказать ясно и притом дипломатически, а я теперь постоянно убеждаюсь, что дипломатия не имеет ничего общего с ясностью.
Теперь о Сабине. Ввиду того, что Ярмила давно не писала, я предположил, что она не интересуется книгой Сабины. Поэтому принял иное решение. Точнее: хотел это произведение включить в сборник о чешском театре, который, может быть, буду готовить для издательства «Чин». Но, с одной стороны, здесь фигурируют эти словечки «может быть», а с другой стороны, я был бы рад, если бы труд
Сабины вышел отдельным изданием. Следовательно, Сабину я «Чинянам» не дам, а подготовим для Ярмилы. Возможно, что «Чиняне» будут разобижены – ведь работа Сабины стала бы своего рода «золотым гвоздем» сборника, – однако договора я еще с ними не подписал, а своя рубашка ближе к телу (причем «рубашкой» я считаю «Народную библиотеку»). Передай, прошу тебя, все это Ярмиле, чтобы мне лишний раз не писать. В какой-то день после первого мы приедем в Прагу и обо всем договоримся. Думаю, что произведение Сабины могло бы выйти в двух томах, потому что я хотел бы издать его с целым аппаратом критических примечаний и с обстоятельным введением. Это стоящее дело, и я убежден, что такое издание не ускользнуло бы ни от внимания журналов, ни от заинтересованности читателей. Я лишь одного не знаю: как у Ярмилы с финансами? Ты ведь знаешь, мы теперь в самом деле не можем себе позволить работать в кредит. В «Чине», например, делается так: мы получаем гонорар за каждый авторский лист, который сдаем в рукописи. В данном случае поступать точно так же, вероятно, нет надобности, однако нечто подобное следовало бы установить, дабы мы могли выпрячься из переводов для «Чина» и работать лишь над Сабиной. Но обо всем этом мы поговорим, когда приедем в Прагу…»
24 мая 1940 г. Юлек написал из Хотимержа Ярмиле Прокоповой:
«Дорогая Ярмила, я уже написал Ладе, что Сабину «придержу» для вас. Условия уже знаю и согласен с ними. Я рад, что постепенная оплата устраивает и тебя. Без этого мы теперь не можем существовать. Хуже обстоит дело со сроками. Именно по «хлебным» мотивам мы должны были включиться в иную работу, которая у нас рассчитана до начала июля. Поэтому мы не смогли бы сдать до начала июля рукопись Сабины. Речь, однако, идет, наверно, прежде всего о том, чтобы типография («Палан») гарантировала своевременный набор. В таком случае вопрос мог бы быть как-то решен. Мы бы недели на две выключились из своей теперешней работы и набросились на Сабину. В результате в первых числах июля ты смогла бы получить часть перевода (примерно 7з, т. е. 5–6 листов). А потом мы доделали бы то, что должны, и к концу июля ты получила бы вторую треть, а в первой половине августа – все остальное. Думаю, что в таком случае издание не замедлится вообще, либо, на худой конец, задержится самое большое на несколько дней. Хотя в черновике мы уже перевели кое-что, однако не хочу тебе пока ничего обещать. Этот задел нам потом поможет выполнить план точно в назначенное время. Дело ведь не только в том, чтобы перевод был готов, а в том, чтобы эта работа была выполнена как следует. Сабина этого заслуживает.
Подумай пока о сроках. Я приеду в Прагу, вероятно, в среду. Приду к Ладе и к тебе, так что мы сможем окончательно договориться лично.
А пока сердечнейший привет от Густы и от Юлы».
От «Чина» Юлек получил еще один перевод: книгу профессора Г. Нельсона «Искусство спать». В чешском издании в качестве переводчика фигурирую я, но книжку эту большей частью перевел Юлек. Так же как и книжку Никличка «Чудеса на каждом шагу», Юлек и перевод Нельсона отредактировал по-своему: включил вместо немецких стихи чешских поэтов: Отокара Бржезины, Антонина Совы, Иржи Волкера, Витезслава Незвала, Яна Неруды.
С 4 мая отец Фучика лежал в Пльзеньской больнице. Нас поражало, как в течение многих
