пылом неопытной юности, — и тренировочный зал уносит далеко в предгрозовое небо, и они только вдвоем, «я люблю тебя», — шепчет Яра, кожа блестит от пота, прядь волос приклеилась к виску, «я люблю тебя», — бесконечным рефреном, сводящим с ума, и он горит от желания дать ей хоть что-то, то, что умеет, пусть ей будет хорошо, он сможет о ней позаботиться, и ее тело выгибается ему навстречу — пьяняще хрупкое и доверчивое, «Яра…» — шепчет он, проводит губами по выступающей мышце на шее, сцеловывает пот с подбородка, тянется к губам и…
Просыпается.
Стояк колом. И Григорий знает, что ледяной душ больше не поможет.
Наверное, он уже перешел за черту, если она снится ему в таких снах. Наверное, для него все уже решено. А раз так… И он решает, что позволит себе это только один раз.
Стоит закрыть веки, и образ из сна возвращается к нему, а потом оборачивается воспоминанием о Яре, лежащей на мате, Яре, заводящей руки за голову. И он позволяет себе мысленно сжать эти запястья, и взглянуть в широко распахнувшиеся глаза, и догнать губами каплю пота, скрывшуюся в разрезе майки. Долой майку, долой все. А взгляд у нее озорной и беспечный, и она довольна и счастлива. Она смеется ему в губы, и подставляет под поцелуи шею, и он представляет, что волосы у нее не в косе, а распущенные, и все-таки убирает назад непослушные пряди, лезущие ей прямо в глаза. И вот она вся — его, и улыбается ему, и он на мгновение позволяет себе поверить, что это правильно и это именно то, что ей нужно. И он вкладывает в ее уста свое имя, оформляет его в ее голос. Так, как его произносит только она.
И кончает. А потом еще долго лежит, тупо глядя в белый квадрат потолка и пытаясь найти хотя бы одну причину, чтобы не выйти прогуляться через окно прямо сейчас.
Но Яра сказала «до понедельника».
А он больше никогда не сможет посмотреть ей в глаза, и это кара, достойная его преступления.
Она никогда не будет его. Все, что у него есть — мечты и фантазии. Надо просто смириться… В душе что-то рвется с болезненным всхлипом.
Грач встает и идет в ванную, чувствуя себя вполне мертвым.
Пена дней. Пузырь второй.
На часах полвторого ночи. По потолку то и дело пробегают полосы света от проезжающих мимо дома машин. И два тихих голоса не нарушают тишину.
— А печенье помнишь?
— Это то железобетонное?
— Между прочим, я его все утро готовила и две порции выкинула.
— Я об него чуть зуб не сломал.
— О, боги… Но ты так самоотверженно его грыз. А я только потом обнаружила, что оно зачерствело. Я ж не знала, что домашнее так быстро высыхает.
— А я думал, это такая извращенная пытка в качестве мести.
— Ну нет… Я порадовать тебя хотела. Еще и мама с вечным своим «учитывая ускоренный метаболизм боевых магов, путь к сердцу любого из них лежит исключительно через желудок»… А получалось, что это ты меня подкармливал. Я ведь после тренировок вечно сидела у тебя в кабинете, отца ждала, а ты меня чаем поил. С крекерами. Я обожала эти наши посиделки. И крекеры, конечно.
— Ага, я их только для тебя и покупал. Я же не люблю соленое.
— Эй, ты их тоже ел!
— Приходилось, все пытался понять, что ты находишь в этой гадости.
— Ну вот, выходит, я тебя разоряла…
— Это точно. Один пакет соленых рыбок в неделю съедал весь мой доход. Эй, ты чего, расстроилась что ли? Да не переживай так, твой довольный вид полностью искупал этот ужасный вкус.
— Угу, верь тебе теперь… А помнишь, я к тебе в одиннадцатом классе в мини юбке заявилась?
— Помню ли?! Есть вещи, которые невозможно забыть… Выпороть тебя за тот случай мало. Что ты хихикаешь, чуть не довела старика до инфаркта.
— Это ты меня довел, когда в свою куртку закутал и домой отправил.
— До сих пор себя корю, что сам тебя тогда не отвез. Весь извелся, гадая, как ты до дома добралась.
— Ну, пару косых взглядов словила: эта куртка мне ниже колена была, и рукава болтались. Зато я в ней две ночи спала, пока тебе не вернула…
— Ты ведь сейчас несерьезно, да?
— Еще как серьезно. Стулом дверь подпирала и будильник на пораньше ставила, чтобы родители не застукали… Спасибо, кстати, что тогда не сдал отцу.
— Чтобы он посадил тебя под домашний арест на год, да еще и стал искать, ради кого ты устроила этот маскарад? Ну нет.
— А помнишь, как папа послал меня с тобой келпи* ловить.
— Это который тебя домогаться начал, а я ему его морду лошадиную набил?
— Ага. Папа потом извинялся и сказал, что не разобрался, думал, они безобидные, как единороги, и тоже на девственниц ведутся. Я когда поняла, что он тебе те же соображения выдал, чуть со стыда не сгорела.
— Ага, выдал, только немного в других словах. Он, кстати, жутко переживал, что так все получилось.
— А я люблю про это вспоминать. Мы с тобой вдвоем были, и ты меня так рьяно защищал… Мой герой!
Тихий шорох и звук поцелуя в темноте.
— А теперь ты что-нибудь расскажи.
— Что например?
— Ну не знаю, что-то с твоей стороны…
— Хм. Помнишь, я тебя Сергею отдал тренироваться.
— Ага, на два занятия. Я жутко обиделась, решила, что ты хочешь от меня избавиться. А потом ты снова стал сам меня тренировать. Что это было, кстати?
— Да то и было. Решил, что так будет проще. А потом посмотрел, как он с тобой занимается, как прикасается…
— Да не было там ничего такого…
— Разумеется, не было. Было бы, я б ему голову оторвал. В общем, на два ваших занятия меня и хватило. Каюсь, грешен. Сам от себя не ожидал.
— Вот это да! Вот это страсти творились, а я страдала и не догадывалась!.. А Сергей между прочим потом отцу жаловался, что ты к нему излишне придираешься. Папа маме рассказывал, еще удивлялся, что это с тобой.
— Ну вот.
— Эй… Ты чего? Все нормально. И если честно, мне с ним не
