Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 67
все равно суждено прозябать на обочине истории.
Сергей Семёнович и тут сумел изящно вывернуться. В ответ на инсинуации немецких философов он заявил, что до XVIII в. Россия действительно была страной неисторической, но Пётр I присоединил ее к европейской семье народов, и она вышла на общеисторическую дорогу. Просто Россия – это, так сказать, молодая страна, которая ускоренными темпами догоняет ушедшие вперед европейские государства.
Вместе с тем, если Россия будет так быстро следовать по европейскому пути, ей неминуемо придется столкнуться и с текущими европейскими проблемами, в том числе и с революциями. А это совсем нежелательно. Поэтому необходимо «подморозить Россию», но так, чтобы не полностью остановить ее развитие, а на время его задержать, дабы благополучно избежать «кровавых тревог». С одной стороны, Уваров страшился европеизации России, а с другой считал ее неизбежной. Долгие годы российская власть мучилась над вопросом, каким образом заимствовать цивилизационные достижения Запада в отрыве от породившей их системы ценностей.
Для повсеместного внедрения этой замечательной идеологемы в жизнь была введена жесткая цензура на литературу, театральные постановки и печать. Сначала цензура находилась в ведении Министерства народного просвещения плюс цензурного комитета, в который входили министры народного просвещения, внутренних и иностранных дел. Впоследствии цензурные права получили все министерства, Святейший синод, Вольное экономическое общество, а также Второе и Третье отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии. Количество разнородных табу стало настолько велико, что уже никто не понимал, о чем, собственно, можно писать. Неслучайно А. С. Пушкин добился, чтобы его персональным цензором стал сам император, дабы избежать общения с многочисленными инстанциями.
Затем настала очередь уставов низшей и средней школ, которым в дополнение к образованию была приписана функция патриотического воспитания. Еще в декабре 1828 г. был утвержден новый устав уездных училищ и гимназий. Продолжали существовать приходские и уездные училища, в которых могли учиться дети непривилегированных сословий (их число было даже резко увеличено), а также гимназии, которые готовили учеников к поступлению в университеты. Однако в гимназии было запрещено принимать детей крепостных, окончивших уездные училища. Для недворянских детей поступление в университеты было затруднено, а для крепостных в принципе закрыто. Детям дворян предписывалось до 18 лет обучаться в России, иначе им запрещалось поступать на государственную службу.
В период правления Николая I возобновились гонения на старообрядчество. В 1839 г. были воссоединены с православием униаты Белоруссии и Волыни.
Французская революция 1848 г. напугала императора и его челядь. «…Они озлобились, начали мстить за свой страх… в событиях Запада нашли предлог явно преследовать ненавистное им просвещение, ненавистное духовное развитие, духовное превосходство, которое кололо им глаза. Николай не стал скрывать своей ненависти к профессорам, этим товарищам-соумышленникам членов французского собрания»[131]. Все это, конечно же, отразилось на университетах. Еще 26 июля 1835 г. приняли новый университетский Устав, ограничивший автономию университетов и вводивший гораздо более строгие порядки. Управление университетами фактически было передано в руки назначаемых попечителей учебных округов. Число студентов, которые могли единовременно учиться в каждом университете, было ограничено тремя сотнями[132]. К концу царствования Николая I во всех российских вузах училось 2900 студентов. Примерно столько же в то время числилось в одном Лейпцигском университете[133].
Уже за два года до принятия Устава было прекращено преподавание естественного права. Согласно Уставу, обязательными предметами для всех факультетов стали богословие, церковная история и действующее русское право, точнее законоведение, – простой пересказ действующего российского законодательства. Студентам сообщали лишь отрывочные сведения из области государственного, гражданского и уголовного законодательства. Преподавание государственного права европейских стран было поставлено под надзор попечителей, а в 1850 г. прекращено. Теория вопроса, историческое и философское осмысление излагаемого законодательства фактически отсутствовали[134].
Пошли слухи о закрытии всех университетов. Министр просвещения С. С. Уваров инициировал статью против сокращения числа студентов в университетах, поскольку это подорвет престиж Российской империи в Европе. Император пришел в ярость: «Должно повиноваться, а рассуждения свои держать при себе»[135]. Это был приговор. В октябре 1849 г. Уваров подал в отставку, вместо него был назначен князь П. А. Ширинский-Шахматов, автор знаменитой фразы: «Польза философии не доказана, а вред от нее возможен». По сравнению с Ширинским-Шахматовым Уваров был либералом.
Однако не только министерство просвещения занималось внедрением официальной идеологии и сохранением фундаментальных основ самодержавия в процессе органического движения страны по течению реки Истории. Эти задачи были возложены на всю мегамашину Российской империи и на ее бюрократию в частности.
8
Николаевская бюрократия
Тем временем эта самая бюрократия, из которой были вырваны малейшие ростки ответственности, все больше утрачивала свою сословную (дворянскую) сущность[136]. На низших чиновничьих должностях трудились в основном безродные, небогатые, если не сказать нищие люди. Их обобщенный образ дал Николай Васильевич Гоголь: Акакий Акакиевич Башмачников – «чиновник, нельзя сказать чтобы очень замечательный, низенького роста, несколько рябоват, несколько рыжеват, несколько даже на вид подслеповат, с небольшой лысиной на лбу и цветом лица, что называется, геморроидальным»[137]. Этакий маленький незаметный человечек, всеми презираемый и притесняемый.
Ну и каких успехов, не говоря уже о прорывах, на управленческой ниве от таких бюрократов можно ожидать?
Основой управления империей стало движение бумаг: сверху вниз шли распоряжения, снизу вверх – отчеты. С самого низа бюрократической иерархии наверх шли замечательные отчеты в духе «все хорошо, прекрасная маркиза». По мере движения наверх эти отчеты становились только лучезарнее, и на самый верх приходили бумаги, не имевшие никакого отношения к реальности.
Бюрократия выделялась в отдельную социальную группу, отчужденную от всех сословий, считающую свое положение исключительным в сравнении с остальным обществом. В среде автономизировашейся системы управления буйным цветом расцвели казнокрадство и взяточничество.
Современники утверждали, что «правительство намеренно смотрело на взятки сквозь пальцы, чтобы иметь в руках… систему контроля за работой бюрократического аппарата: давая чиновникам содержание, недостаточное для существования, оно вынуждало ко взяточничеству, что делало их заложниками в руках начальства». Более того, «мало-помалу усовершенствовались взятки в царствование Николая Павловича. Жандармы хватились за ум и рассудили, что чем губить людей, не лучше ли с ними делиться. Судьи и прочие, иже во власти суть, сделались откровеннее и уделяли некоторый барыш тем, которые были приставлены следить за ними; те посылали дань выше, и таким образом все обходилось благополучно»[138].
Император с помощью ручного управления, характерного для патримониальной бюрократии, старался прекратить разнузданную коррупцию, но тщетно. Еще в мае 1826 г. он утвердил комитет «Для соображения законов о лихоимстве и положение предварительного заключения о мерах к истреблению сего преступления», но все принятые законы и указы чиновники легко обходили.
Особенно громкий скандал случился, когда 1 февраля
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 67
