трех переплетенных «Б», еще один перстень, массивнее первого, с рельефным изображением клюющего собственную грудь пеликана. Массивность второго перстня была обманчива — пеликан сидел на откидывающейся крышечке, скрывая второе изображение. Оно было еще более странным и напоминало двойное арочное окно или раскрытую иконку. В треугольниках, выгравированных на половинках этого складня, слева — вершиной верх, справа — вниз, были изображены загадочные символы: с одной стороны, похожий на запятую знак, с другой — наклонная черта с кляксами[38]. Но секреты перстня на этом не заканчивались, дощечки складня сами оказались мини-ставнями, которые, в свою очередь, раскрывались, стоило надавить на выступающую сбоку деталюшку. Борис надавил, ставенки распахнулись, и в открывшемся окне возник платиновый глаз с впадиной на месте зрачка. Борис отложил перстни в сторону и потянул серебряную цепочку, та плавно — хорошая работа — заструилась вверх и вытащила на свет божий гирьку в виде пирамиды с пятью острыми гранями. Покачав ею наподобие отвеса, он взял гирьку в руки и вдавил большим пальцем кольцо, через которое была продета цепь. Пирамидка издала щелчок и раскрылась в звезду, обнажая в центре эмблему «Крайслера». Он перевернул вещицу — на оборотной стороне мини-пентагона тоже проступала эмблема автомобильного концерна, только неполная, не хватало одного луча, отчего она была похожа на безголового человечка, расставившего руки. На месте отсутствующего луча имелась гравировка в виде неровных букв, похожих на те, что были спрятаны под крышкой перстня. Буквы выглядели так: ת,מ. Платон-Борис вздохнул и свернул звезду в гирьку. Ага, наконец-то. Плоская вилочка с рабочей частью в виде раскрывшейся лилии спряталась за носовым платком с вышивкой вида не менее странного, чем и все остальное в шкатулке: две колонны на шахматном полу и ведущая в «никуда» изогнутая лестница, — своеобразный дизайн для сморкания. Он взял платок, непривычно грязный в этой обители чистоты, с бурыми пятнами по краям, положил в него вилочку, золотую пентаграмму на длинном прутке, пирамидку, перстень с монограммой и обыкновенную школьную ручку с железным пером. Завернув все это добро в платок, он убрал шкатулку в ящик и вернулся к столу.
Сколько ему оставалось ждать, было неизвестно. Обычно курьеру требовалось от часа до четырех, чтобы оказаться в нужном месте. В редких случаях доставка послания для отдаленных директорий могла затянуться на день, но это если только клиент забирался куда-нибудь в Земли Франца-Иосифа или на мыс Доброй Надежды.
Усевшись перед монитором, Платон попытался насладиться видом русских девочек, которых — о, очей услада! — он сможет наблюдать в естественной среде обитания уже в ближайшие сутки. Но что-то не смотрелось, и крестец не источал желанного тепла, и почта вызывала почти рвотный рефлекс, а читать тезку Платона — едва на страницу хватало внимания, а дальше, дальше хотелось… Да ничего не хотелось — только ждать, ждать и ждать. Забытая в изгнании сладкая горечь или горькая сладость (какая же все-таки пластика в этих обломовских тропах!) — ожидания вернулись к нему — редкий талант в современном недочеловечестве. Умением ждать, его творческой, активной и единственно ценной разновидностью во все времена владели немногие: святые, разведчики, мечтатели и уголовные авторитеты. Люди, что каждый миг поднимались на миллиметр выше себя, но… одних уж нет, а сверстники — далече.
Полностью отрешенный, глядя сквозь экран монитора в пустынные электронные дали, сидел он в кресле, грея ступни о поверженных врагов, теряя счет минутам и прожитым вдали от Родины годам, — скоро-скоро… Скоро-скоро. И вот уже Аристарх, робко склонив голову, показался в проеме. С какой вестью — Платон уже знал.
— Искатель молока кормящих пеликанов? — спросил он Аристарха.
Тот кивнул головой.
— Проводи.
Поручителем оказался невысокий плотный человек в круглых очечках с тонкими дужками: в руке саквояж, галстук в полоску — этого на вид опрятного лугдунумского клерка могла выделить лишь прическа — своего рода негатив запорожского оселедца. Он вошел в кабинет, поставил саквояж на трехногий низкий столик в рекреации.
— Готов? — спросил посыльный.
Борис почувствовал, как по телу побежали давно забытые сладкие мурашки. Он почему-то вспомнил пионерское детство: лагерь, песчаная, разлинованная битым кирпичом площадка, утренний бриз, крик чаек, срывающийся голос — это его, председателя совета дружины, рапорт старшему пионервожатому. И всегда неожиданно разрезающий воздух онтологический приказ вечности:
— Будь готов! — по-русски и без акцента торжественно произнес странный гость.
— Всегда готов! — ответил посыльному Борис.
Тот, не ожидая такого энтузиазма, удовлетворенно хмыкнул и раскрыл саквояж.
Платон прошел к столу, взял сверток с инструментами, вернулся и перед тем, как развязать его, все же задал не положенный ритуалом вопрос:
— Зовет?
— Зовет, — ответил регистратор, как показалось Борису, не подобающе буднично.
— Но почему меня? Меня же вычеркнули, точнее… сняли, — боясь обнаружить волнение, он говорил сквозь зубы и делал длинные паузы между словами, — ведь Бориса для Нее уже не существует?
— Но он хочет вернуться, — доставая алую подушечку и горчичного цвета сверток, сказал провожатый с таким видом, будто речь шла о его собственных желаниях, — к тому же кворум сейчас — большая проблема — ведь на прошлых купаниях один братец сверх плана выбыл.
— Хочет, — как-то виновато согласился Платон, словно извиняясь за проснувшегося в нем бывшего брата Бориса.
Больше они не разговаривали. С одной стороны, это не поощрялось Уставом, с другой — говорить им было решительно не о чем.
Процедура приглашения предполагалась недолгой, побеспокоить их в это время никто не мог, но Платон, приказав Аристарху идти к ланчу, все же закрыл дверь и приступил к уставным обязанностям.
Первым делом он зажег спиртовку, сделанную в виде сидящей на коленях женщины с чашей на голове. Когда пламя немного разгорелось, он развернул свой сверток, извлек оттуда все отобранные им ранее вещицы: пентаграмму на длинной ручке — ее он сразу же поместил над огнем; перстень с вензелем — надел на указательный палец; остальное пока просто выложил на аккуратно расправленную салфетку с колоннами. Посыльный, со своей стороны, также прислонил к огненной чаше увенчанную эмблемой палочку. На его знаке было изображено нечто похожее на домик: квадрат с символической дверцей в углу и перевернутая, плоской стороной вверх, крыша в виде полукруга.
Борис раскрыл пирамидку, взял трезубую вилку в правую руку, левой обнажил грудь со стороны сердца и центральным лепестком серебряной лилии проткнул кожу чуть повыше соска. Пока он собирал выступавшую кровь крохотной клизмочкой, посыльный развернул свиток, в верхней части которого располагалась сложная композиция, образованная истекающим кровью пеликаном с птенцами, с одной стороны, плачущей у сломанной колонны девушки — с другой, и вылетающей за верхний обрез из нарисованного огня странной, похожей на курицу птицы. Оккультную композицию пергамента дополняли старик с косой, череп с костями и прочий символический вздор книжного
