ими не занимаюсь. Бесовщина – это слишком серьезное и тяжелое дело. Такая простая бабка, как я, вам ничем не поможет.
Я и Ладо беспомощно посмотрели друг на друга: неужели весь наш путь был напрасен. Ладо предпринял еще одну попытку, но Варида снова наотрез отказалась принимать участие.
– Но я останусь сиротой, – воскликнул я, – пожалуйста, помогите! Я больше не знаю к кому обратиться! Мы ехали к вам, потому что вы наша последняя надежда! Прошу, пожалуйста, просто посмотрите на дом, может, вы подскажите, что делать дальше? У меня нет денег, но есть овцы, я отдам вам две, три овцы, сколько вы захотите, но я не могу просто так сдаться, пожалуйста, – я встал на колени перед ней, и Варида, с силой стукнув ногой по полу, потребовала, чтобы я немедля поднялся.
– Ладно, – наконец сказала она после продолжительных раздумий, – я съезжу с вами, но ничего не обещаю. Слышите, ничего не обещаю! Я вас предупредила. Завтра поедем.
Она отвела нас в небольшую саманную пристройку к ее дому и сказала, что там мы можем переночевать.
Вечером, поужинав, я решил сходить на высокий холм, увиденный мной во время прогулки днем. На возвышении холма росла могучая акация, на ветвях которой были перекинуты две толстые веревки, и к ним была привязана деревянная дощечка. В результате эта конструкция образовывала довольно неплохие и удобные качели. Усевшись на них и чуть оттолкнувшись ногами от земли, я мечтательно уставился на пушистые, мягкие облака, освещенные заходящим солнцем. Качели, мерно поскрипывая, отправили меня в далекий мир, в котором не существовало проблем и забот, где я забылся и растворился. Вдруг боковым зрением я заметил маленькую тень, как будто что-то промелькнуло справа, что-то похожее на мордочку маленького зверька. Тень спряталась за корявым стволом дерева. Я тихо спрыгнул с качелей, и, стараясь не шуметь, резко заглянул за ствол. Нет, это была не белка, как я сначала подумал, там, прижавшись вплотную к коре, на корточках, сидела та самая девочка.
– Ты зачем прячешься? – спросил я. – Тебя, кажется, Мария зовут?
Она, не сводя с меня больших глаз, кивнула.
– А меня Иларий. Тебе не нужно меня бояться. Выходи.
Девочка нечего не ответила, только слегка мотнула головой.
– Не бойся. Я тебя не обижу. Хочешь, покатаю на качелях?
Немного подумав, девочка поднялась, подошла к качелям, ловко, как обезьянка схватилась тонкими руками за веревки, подтянулась и села на дощечку. Ее ноги не доставали до земли, поэтому она не могла сама раскачиваться. Я чуть толкнул качели, стараясь, чтобы они двигались плавно и без рывков, и девочка, вытянув вперед ноги, старалась уже сама управлять ими.
– Ты вообще умеешь разговаривать? – зачем-то спросил я.
Она утвердительно кивнула.
– Это здорово! Во что ты обычно играешь?
– Я не играю, – ответила она неожиданно рассудительным голосом.
– А чем ты тогда занимаешься?
– Я нянька.
– А я пастух, овец пасу, – сказал я и замолчал, потому что не мог придумать больше ничего интересного.
Облака, словно набрав огненной силы, заискрились ярче, вплетая в себя сочные и яркие нити неба, опутавшие весь горизонт.
– Красиво там, – сказал я, показав рукой на закат. – Люблю смотреть, как заходит солнце.
– Я тоже. Всегда сюда прихожу, когда получается сбежать. Только мои ноги слишком короткие, кататься не получается, – ответила она.
– Ничего, они еще вырастут, будут длинные, как мои, – поспешил я поддержать разговор. – Сможешь кататься сколько захочешь.
– У тебя слишком длинные, у меня не вырастут такие, – возразила она. – Мне нужны поменьше.
– Значит, вырастут поменьше, но такие, чтобы ты могла сама кататься.
– Тогда согласна, – вздохнула девочка, улыбнувшись. – Ты хотел бы оказаться там?
– Где? На облаках? Хотел бы. Мне кажется, там здорово.
–Там лучше, чем здесь. Эти облака похожи на пряники, политые малиновым вареньем.
– Любишь варенье?
– Ага, очень люблю. Я бы ела варенье вместо всего. Больше всего люблю малиновое. А ты?
– Я тоже, – соврал я: я никогда не ел малинового варенья. – А что ты еще любишь?
– Еще я люблю петь песни.
– Ух ты! Ты умеешь петь?
– Нет, не умею. Но я люблю. Я сама их сочиняю. Хочешь сочиню?
– Конечно!
Девочка вдруг смутилась, с сомнением посмотрела на меня, но все же запела тонким голосом:
– Я б забралась наверх, на пушистые облака,
И забыла бы обо всех, прыгая там до утра.
Там малиновое варенье и зеленые луга,
Пляшут кони из сирени, и русалки ныряют в поля.
Облака унесли бы меня далеко-далеко на моря,
И там желтое солнце, и лето вокруг, там мой друг, там мой друг, там мой друг.
– Ого, как здорово! – с восхищением сказал я и похлопал в ладоши.
Мария весело засмеялась.
– Тебе понравилось? Я еще много умею сочинять. В основном сочиняю про море.
– А ты знаешь, что такое море?
– Знаю, Варида мне рассказывала. Она там родилась. Это такое огромное до самого неба озеро. Оно такое большое, что там дальше ничего не видно. Там поднимается вода, плюхается прямо на камни и разлетается на много-много капель воды, обрызгивая тебя всего. В нем живет много разных чудищ, добрых и злых. Но злые не подплывают близко к земле. Они живут далеко, поэтому там можно купаться. Вода там теплая и соленая, как засушенная рыба. Там много белых птиц, и они кричат забавно. А еще они такие наглые, как коты, которые хотят что-нибудь стащить со стола, – она вдруг замолчала и тяжело вздохнула, устремившись взглядом и всем телом вперед, словно готова была в ту же минуту превратиться в птицу и улететь в представляемый ей мир. – Когда-нибудь я там побываю.
– Я тоже хочу туда.
– Поедем тогда вдвоем? – серые глаза девочки загорелись с такой силой, будто чиркнули спичкой.
– Давай! Но оно, наверное, находится очень далеко.
– Это неважно. Ты просто пообещай, что мы туда поедем, – с мольбой произнесла она, будто от моих слов зависела вся ее жизнь.
– Обещаю, – с грустью сказал я и подумал: «Что я могу обещать, когда сам не знаю, что завтра будет со мной?».
– Это хорошо, – вздохнула она с облегчением и с какой-то радостью, – теперь я буду просто ждать. Ведь так хорошо, когда есть чего ждать…
Яркие отблески заходящего солнца начали растворяться и становиться сиреневато-оливковыми. Мария спрыгнула с качелей, поправила свою длинную темно-синюю юбку и, вздохнув, сказала:
– Мне пора. Мачеха отлупит меня, если я опоздаю. Пока Иларий.
– Пока Мария, – ответил я, и в моей груди что-то нестерпимо сильно защемило, тупая тоска, как большой придавивший грудь валун, навалилась на меня: я знал, что, дав надежду, никогда больше не увижу
